Организация и начальный период истории Удмуртского государственного педагогического института: 1931–1941

Удмуртский государственный университет – старейший и самый престижный вуз Удмуртии. Он является прямым преемником Удмуртского государственного педагогического института (УГПИ), образованного в 1931 г. Старше УГПИ только ВТУЗ (высшее техническое учебное заведение), просуществовавший несколько лет при Ижстальзаводе. Своими корнями [[Удмуртский государственный педагогический институт в годы Великой Отечественной Войны: 1941–1945|УГПИ-УдГУ]] уходит в противоречивую, но героическую эпоху. Эпоху форсированной индустриализации, сплошной коллективизации, строительства нового общества в СССР, предполагавшего и формирование человека нового типа. Глобальные задачи, стоявшие перед страной, не могли быть реализованы без создания современной системы образования. Это хорошо понимали на всех уровнях власти. Однако пути ее развития, структуру и содержание видели по-разному. Кроме того, в подходах к решению проблемы преобладал идеологический аспект, особенно остро сказавшийся на строительстве высшей школы. По декрету Совнаркома РСФСР от 19 сентября 1921 г. университеты лишались своей автономии, переходя под непосредственное государственное руководство. Началось изменение структуры вузов. Больше всего пострадали гуманитарные направления. С 1921 г., в соответствии с декретом СНК от 4 марта того же года, стали ликвидироваться историко-филологические и философские факультеты университетов и пединститутов. Систематические курсы по отечественной и всеобщей истории повсеместно заменялись другими обществоведческими дисциплинами, а в науке исторический подход – социологическим. Одна из главных причин этих пертурбаций – борьба с «религиозно-монархической» идеологией, рассадником которой, по мнению новых властей, являлась дореволюционная историческая наука. Существенно «урезалось» филологическое образование. Началось вытеснение профессуры старой школы, этот процесс особенно активно шел с конца 1920-х гг., периодически проводились «чистки» студенческого контингента. Выхолащивались и без того пострадавшие в пучине гражданской смуты библиотечные фонды. Потом была новая волна репрессий 1930-х и т.д.

В 1920-е гг. систематически проводились структурные перестройки внутри вузов. Важные последствия имело постановление ЦИК и СНК СССР от 23 июля 1930 г. «О реорганизации высших учебных заведений, техникумов и рабочих факультетов», по которому факультеты многопрофильных высших учебных заведений преобразовывались в самостоятельные узкопрофильные институты, передававшиеся в ведение соответствующих наркоматов. В результате этого университеты лишались части факультетов, прежде всего гуманитарных, переориентировавшихся на подготовку педагогических кадров. Одновременно расширялась сеть пединститутов. Как следствие, с 1929 по 1931 г. количество вузов в СССР выросло со 152 до 701. В 1932 г. в стране действовало 62 педагогических вуза, в которых обучалось около 40 тыс. студентов. К 1934 г. педвузов насчитывалось уже 115, а контингент обучающихся вырос до 67 тысяч. В ходе реорганизации упразднялись факультеты, место которых занимали отделения и секторы.

Впрочем, уже довольно скоро в верхах осознали пагубность ориентации лишь на узкопрофильное образование. Постановление ЦИК СССР от 19 сентября 1932 г. «Об учебных программах и режиме в высшей школе и техникумах» указало на необходимость восстановления и расширения сети университетов, которые должны были стать центрами подготовки научных кадров и преподавателей для высшей и средней школы. Узкопрофильные же институты ориентировались на формирование у студентов прикладных знаний. В таких специалистах нуждались и стройки пятилетки, и бурно развивающаяся система народного образования.

Основные приоритеты в образовании определялись, прежде всего, двумя факторами: «культурной революцией» и взятым курсом на форсированную индустриализацию страны. Первый пятилетний план развития народного хозяйства определил задачи реконструкции всей экономики на основе индустриализации и коллективизации, превращения страны из отсталой, аграрной в высокоразвитую, индустриальную державу. Осуществление поставленных задач было невозможным без достаточного количества квалифицированных кадров. Однако, к этому времени обозначилось несоответствие между потребностью в специалистах и их наличием. Еще в апреле 1929 г. на XVI конференции ВКП(б), при обсуждении первого пятилетнего плана, некоторые делегаты обратили внимание на складывающиеся «культурные ножницы», отставание культурных задач от экономических. В докладе по пятилетнему плану А.И. Рыков выразил сомнение в обеспеченности пятилетки необходимой квалифицированной рабочей силой. Еще более усугубилось положение с кадрами вследствие пересмотра заданий первого пятилетнего плана в сторону их увеличения. Ноябрьский, 1929 г., Пленум ЦК ВКП(б) призвал к «форсированию развития индустриализации, форсированию темпов коллективизации и строительства совхозов», выразив уверенность, что «дело построения социализма в стране пролетарской диктатуры может быть проведено в исторически минимальные сроки».

Форсирование темпов строительства социализма вызвало появление решений, направленных на ускорение подготовки кадров. Задачу ускорения подготовки кадров «красных» специалистов, решаемую через расширение сети вузов и техникумов, сокращение сроков обучения, усиление связей вузов с производством, выдвинули Июльский 1928 г. и Ноябрьский 1929 г. Пленумы ЦК ВКП(б). В резолюции последнего говорилось: «Размах подготовки кадров, начиная от инженера и кончая квалифицированным рабочим, должен соответствовать общему размаху социалистического строительства».

Особое внимание правительство уделяло просвещению национальных окра­ин, ликвидации исторически сложившегося громадного разрыва в культурном, образовательном и экономическом уровнях развития многочисленных народов бывшей Российской империи. Не являлась исключением и Удмуртская республика (до 1934 г. – автономная об­ласть). На фоне многих национальных образований она выделялась достаточно развитой тяжелой промышленностью, что повышало ее значимость в условиях развертывавшейся форсированной индустриализации. Однако промышленная сфера развития Удмуртии существенно опережала социальную и культурную сферы. Данное обстоятельство могло стать серьезным тормозом на пути индустриализации. Так, хозяйственный прогресс Удмуртии (в то время – Вотской автономной области (ВАО), предусматривавшийся первым пятилетним планом ее развития, предполагал дополнительные потребности в специалистах с высшим образованием в количестве 717 человек. Еще больше требовалось специалистов со средним специальным – 3881 человек. Однако, существовавшие к тому времени в области учебные заведения могли обеспечить подготовку  лишь 3667 специалистов со средним специальным образованием. Возникавший  разрыв между спросом и предложением предполагалось сокращать за счет практиков, выдвиженцев, кадров, подготовленных на краткосрочных курсах, специалистов из других регионов страны. Однако все очевиднее становилась необходимость совершенствования образовательной сферы, ликвидации дисбаланса в промышленном, социальном и культурном развитии автономии. Совет народных комиссаров (СНК) РСФСР в своем Постановлении, принятом по докладу ОК ВКП(б) ВАО о хозяйственном и культурном строительстве в области и содокладу правительственной комиссии о результатах обследования хозяйственного и культурного состояния ВАО от 27.12.1929 г., отмечал недостатки в области культурного развития Удмуртии. Особое внимание предлагалось обратить на «подготовку кадров из рабочих, батраков и бедняцко-середняцкого крестьянства, в первую очередь за счет удмуртской его части».

Созванное в декабре 1929 г. Наркомпросом РСФСР совещание заведующих краевыми и областными отделами народного образования и наркомов просвещения АССР приняло решения пересмотреть задания первого пятилетнего плана в области культурного строительства и увеличить его показатели. Эти решения были развиты на майском 1929 г. и декабрьском 1930 г. совещаниях комитетов по просвещению национальных меньшинств при краевых и областных отделах народного образования и наркомпросах автономных республик РСФСР. Отметив несоответствие состояния подготовки кадров потребностям развития национальных республик и областей, участники совещаний предложили ускорить темпы подготовки национальных кадров за счет увеличения сети национальных вузов и техникумов, структурирования национальных учебных заведений в соответствии с необходимостью, сокращения сроков обучения, развития научно-исследовательской работы.

В соответствии с принятыми решениями 5 сессия облисполкома Удмуртии в сентябре 1930 г., рассмотрев вопрос «Об обеспечении народнохозяйственного и социально-культурного развития ВАО кадрами», определила потребность в специалистах высшей квалификации в 2,5 тысячи человек, а средней – более 12 тысяч. Исходя из этого, Облисполком одобрил план областной плановой комиссии, предлагавшей увеличение до конца пятилетки числа техникумов с 8 до 17, открытие двух вузов, организацию постоянных курсов по подготовке в вузы и техникумы.

Наличие в области крупной промышленности союзного значения, принятый пятилетний план дальнейшего ее развития, ставили на повестку дня организацию подготовки инженерно-технических кадров. 2 августа 1930 г. Обком ВКП(б) ВАО обсудил вопросы об организации ВТУЗа-комбината при Ижзаводах, об отпусках слушателей ВТУЗа с производства для теоретических занятий, о помещении для ВТУЗа и об укомплектовании штата преподавателей. 7 ноября 1930 г. директор ВТУЗа М. Брагин поместил заметку о начале деятельности нового учебного заведения. Открытый при Ижстальзаводе ВТУЗ состоял из трех ступеней с трехгодичным обучением: I ступень готовила квалифицированных грамотных рабочих или бригадиров; II давала законченное среднее техническое образование; III ступень была направлена на подготовку инженеров.

В 1920-е гг. Удмуртия достигла значительных успехов в культурной революции. В это время резко повышается авторитет знания, стреми­тельно растет количество школ и учащихся. С 1924 г. массово открываются школы-семилетки и школы крестьянской молодежи. Если b 1927 г. в Удмуртии насчитывалось 49415 школьников, то к 1930 г. их было уже 79903. Однако сделать предстояло еще очень и очень много. В 1929 г. абсолютное число неграмотных в области составляло 67% (среди удмуртов 74,5%), а обучением в школах было охвачено лишь 54,3% детей. Специфику этим процессам придавал национальный аспект. Провозглашенное большевиками право наций на самоопределение нашло свое выражение не только в насаждении национальных политико-административных образований, но и в создании национальных школ и переводе образования на родной язык. К 1930 г. удмуртский язык преподавался уже в 74 % учебных заведений.

В 1929 г. начинается новый массовый поход против «неграмотности». В июле-августе 1930 г. ЦК ВКП(б), ЦИК и СНК СССР принимают ряд постановлений о введении всеобщего обязательного начального обучения (всеобуч). В ближайшей перспективе был переход ко всеобщему семилетнему обучению, который начал осуществляться уже с 1932 г.

Введение в области всеобуча, задачи осуществления преподавания на удмуртском языке неизбежно выдвигали в числе приоритетных направлений социально-политической и куль­турной жизни автономии подготовку учительских кадров. Потребность в учителях для школ I ступени к началу 1931/32 учебного года составляла 581 человек, повышенного типа (ШКМ и ФЗС) – 109 человек, для педтехникумов - 46. Имевшиеся педагогические техникумы в Ижевске, Глазове, Можге, Новом Мултане, Якшур-Бодье, Дебесах удовлетворяли лишь 15-20% от потребности в педагогах. Кроме того, квалификация их преподавательского состава не отвечала современным требованиям, что не могло не сказаться на качестве подготовки будущих школьных работников. Основная же масса учителей готовилась на краткосрочных курсах. Например, в 1930-1933 гг. таким способом предполагалось выпустить 350-450 учителей для школ I ступени и более 200 – для школ крестьянской молодежи. Но стремление быстро и дешево готовить кадры, используя краткосрочные курсы, вело к тому, что качественный состав учительства оставался очень низким. Так, на 1 января 1932 г. в области работал 441 учитель (15% удмурты), 21% из которых имели среднее специальное , 54% среднее общее, 20,5% низшее образование. В 1933-34 гг. высшее образование имели 6,4%  учителей, и столько же – незаконченное высшее. В самом Ижевске ситуация была благоприятнее. Но и здесь лишь половина учителей 5–10-х классов имела соответствующий уровень образования, а только по основным предметам не хватало 80 специалистов. Расширение же сети школ повышенного типа и техникумов требовало наличия достаточного количества педагогов высшей квалификации. Специалистов, готовившихся за пределами области, не хватало. Поэтому перед областью встал вопрос об организации собственного высшего педагогического заведения. Без этого невозможно было ее полнокровное политическое, экономическое и культурное развитие.

В числе первых вопрос об открытии педагогического института поднимался на ноябрьской партийной конференции автономии (1927 г.), сентябрьской сессии облисполкома (1929 г.) и на заседании Совнаркома в сентябре 1930 г. Проблема решалась и на более высоком уровне. В постановлении ВЦИК и Совнаркома РСФСР от 10 февраля 1931 г. «О мероприятиях в ознаменование десятилетия Вотской автономной области» предлагалось: «Наркомпpocy РСФСР открыть в ВАО педагогический институт и приступить в том же году к постройке здания для этого института». 10 марта 1931 г. бюро областного комитета партии постановило от­крыть в сентябре пединститут «по общественно-литературному, физико-техническому, агрономическому и химико-биологическому отделениям» и определило студенческий контингент первого набора в количестве 160 человек. С этой целью предполагалось организовать подготовительные курсы для удмуртов. Бюро обкома предлагало также Горсовету обеспечить институт необходимым помещением, а ОБОНО – оборудовать к началу учебного года кабинеты и библиотеку для нового вуза.

25 марта 1931 г. было принято  Постановление Президиума ВЦИК об организации в Ижевске педагогического института «имени 10-летия ВАО». Через 2 недели, 10 апреля состоялось торжественное открытие Удмуртского государственного педагогического института. Общественно-политическую и культурную значимость этого события с характерным для эпохи энтузиазмом наглядно от­ражают пафосные строки «Ижевской правды», которая в тот, без преувеличения исторический для республики день писала: «Роль педагогического института всем понятна - готовить высокой квалификации педагогические кадры, быть средоточием научной педагогической мысли в области, служить базой для под­готовки и переподготовки преподавателей и центром заочного по­вышения квалификации учительства. В такого типа учебных заведе­ниях страна нуждается, а тем более наша отсталая область.., квали­фикация нашего учителя невысока (особенно в деревне), учитель часто совсем не разбирается, а в лучшем случае - плохо в самых элементарных политических и педагогических вопросах. А перед нами стоит величайшая задача выковки нового человека, воспита­ния борца за социализм».

Пафосные строки прессы и победные реляции партийных и государственных органов красочно отражают энтузиазм, характер­ный для первых лет строительства социалистического общества в стране. Гораздо сложнее в них просматриваются трудности созидания нового общества, то огромное моральное и физическое напряжение, которое падало на конкретных исполнителей «высочайших» предна­чертаний. И в данном конкретном случае нам нелегко представить подвижнический труд тех, кто осуществлял директивы о создании УГПИ на практике, пытался вдохнуть жизнь в новорожденное дитя эпохи. А трудности были большие: отсутствие квалифицированных кадров и опыта организации высшего образования в республике, низкий уровень выпускников школ, практически нулевая  материальная база и т. д. Тем не менее, учебный процесс в пединституте начался вовремя – 1 сентября 1931 г. Однако  организационный период продлился до 1936 г.

Первоначально в составе УГПИ насчитывалось четыре отделения: социально-экономическое (преобразованное приказом по институту от 03.07.1933 г. в историческое); физико-математическое; естествознания; языка и литературы. Отделения были небольшими. Например, социально-экономическое состояло из кафедры истории и социально-экономического кабинета. Со временем орга­низационная структура усложнялась, УГПИ превращался в слож­ный учебный комплекс. Уже в первый учебный год при институте начало работу подготовительное отделение (рабфак). В сентябре 1932 г. была создана кафедра удмуртского языка и лите­ратуры, которая, в связи с переводом школьного образования на родной язык, должна была обеспечить школы не только квалифи­цированными кадрами, но и необходимой учебной литературой. В том же году для подготовки преподавательских кадров без отрыва от производства были от­крыты вечерние отделения по специальностям: физика, математика, язык и литература, а год спустя – история. На конец января 1934 г. действовали кафедры «по литературе, языку, по физико-математическим дисциплинам, биологии». ОК ВКП(б) обязал руководство УГПИ до конца первой декады 1934 г. «организационно оформить все кафедры, разработать план их работы и поставить кафедры как важнейшее решающее звено во всей учебной работе».

Новая степень организации образования в пединституте нашла выражение в реорганизации отделений в факультеты (первое упоминание в приказе директора № 70 от 15.06.1934 г.). В 1936 г., с формированием сектора заочного отделения (с теми же четырьмя факультетами, что и на очном), организационная структура института приобрела законченный вид.  Особое значение для повышения престижности заочного обучения имело Постановление СНК СССР от 29 августа 1938 г. «О высшем заочном обучении», уравнивавшее очное и заочное образование и вводившее дипломы единого образца.

Вследствие острой нехватки школьных специалистов, при УГПИ была создана система ускоренной подготовки кадров. Важную роль здесь играл 2-годичный учительский институт (про­существовал с 1934 по 1955 г.), готовивший учителей для семилет­них школ. Являясь отделением УГПИ, он возглавлялся зам. директора, несшим полную ответственность перед директором пединститута. Экстренную подготовку преподавателей для школ республики осуществляли также с 1935 по 1938 г. годичные педагогические курсы, возглавляемые М.Н. Булычевым. Форсированному наполнению системы школьного образования кадрами содействовал и экстернат, открывшийся в 1936 г. при всех  четырех факультетах.

Важнейшими условиями функционирования любого вуза являются три составляющие: материально-техническая база, научно-педагогические кадры, качественный состав и система отбора студенческого контингента. Для УГПИ, как и для других вузов республики (ВТУЗа и Ижевского государственного медицинского института – ИГМИ (открыт в 1933 г.) приходилось все начинать с нуля.

Первейшей задачей формирования материально-технической базы вуза стало строительство собственных учебных зданий, общежитий для студентов и квартир для преподавателей, приобретение лабораторного оборудования, учебников и наглядных пособий. В условиях форсированной индустриализации и коллективизации, требовавших огромных материальных затрат, изыскать необходимые средства на формирование крепкой материально-технической базы новых вузов было нелегко. Общая сумма строительства по ВАО на пятилетку определялась в 128,1 млн. рублей, в том числе в 1932 г. на просвещение и здравоохранение предусматривалась в 22,2, а в 1933 г. – в 26,4 млн. рублей. Однако при этом СНК РСФСР отмечал напряженность бюджета Горьковского края, в том числе и ВАО, большие кассовые прорывы. Поэтому УГПИ, равно как ВТУЗ и ИГМИ, на заре своей биографии не имел ни своего оборудования, ни мебели, ни здания. Первые занятия проводились в наспех приспособленных помещениях Дома Компросвещения по ул. Береговой (ныне ул. Горького) (правда, тогда это было одно из лучших зданий города). Той же осенью УГПИ перевели в здание бывшего Удмуртского клуба (угол ул. М. Горького и пер. Бородина). На новом месте также не было необходимых условий для занятий, не хватало площадей для разме­щения студентов будущего набора. Руководство УГПИ отчаянно апеллировало к руководству республики, пытаясь поправить бедственное положение Так, например, уже 28 сентября 1931 г. в секретариат Обкома ВКП(б) пришло письмо директора института П. Перевощикова о невыполнении решений ОблОНО, Бюро ОРКа ВКП(б), Облисполкома о немедленном предоставлении вузу помещения, общежития для 120 студентов, 30 квартир для научных сотрудников. Но никакого отклика на обращение не последовало. П. Перевощиков вынужден был решать проблемы самостоятельно, действуя на свой страх и риск. Так, средства, выделенные институту на приобретение наглядных пособий, он распорядился потратить на покупку частного дома с целью приспособления его под учебное здание. Подобная инициатива не вызвала одобрения со стороны руководящих органов. 9 января 1932 г. в Обкоме ВКП(б) рассматривалось дело «О передаче в суд специалистов – бывших работников пединститута Вильмона и Перевощикова», где одним из пунктов обвинения было нецелевое использование средств. В то же время дать делу, как говорится, «законный ход» Обком так и не решился, так как в таковом случае пришлось бы признаваться и в собственных ошибках и недоработках, а, может быть, и отвечать за них. Член комиссии Обкома по обследованию работы пединститута Бодаев следующим образом мотивировал свое предложение  о невозбуждении судебного дела в отношении Перевощикова и Вильмона: «С чем же придут Перевощиков и Вильмон на суд, я считаю, что они придут с пачками бумаг по их сигнализации перед Обкомом и другими организациями, отсюда выходит как будто бы объективная вина ложится на Обком, но этого далеко не могло и не может быть, это может быть только левацкий наскок на Обком ВКП(б)». К мнению Бодаева прислушались и решили перевести вышеозначенных работников института на более низкие должности. Это  увольнение директора и назначение на его место нового было в истории пединститута не первым и не последним.

Отстранение от руководства вузом П. Перевощикова, естественно, не могло само по себе, автоматически, сколько-нибудь существенным образом позитивно повлиять на ситуацию. Пришедший ему на смену Д.Г. Морозов, продолжал апеллировать в ОК ВКП(б) и Облисполком: «В феврале месяце с.г. исполняется ровно год со дня организации… пединститута…; но несмотря на это, до настоящего времени пединститут не имеет собственного учебного помещения, находится в помещении КРО и нет абсолютно никакой возможности развернуть работу вне академических часов. …Пединститут не может развернуть работу по организации мастерских, кабинетов и лабораторий… «. По словам Д.Г. Морозова, отсутствие кабинетов и лабораторий особенно отрицательно сказывалось на качестве обучения, особенно по таким дисциплинам как  «естествознание, химия и физика». Занятия по химии даже вынуждены были временно приостановить.

Нельзя сказать, что Бюро Обкома ВКП(б) совершенно бездействовало. Оно неоднократно поднимало вопрос о недопустимости сложившегося положения. В марте 1931 г. была создана специальная комиссия по учебным заведениям под председательством  С. Барышникова, завершившая работу к 1932 г. и установившая, что решить проблему обеспечения вузов учебными зданиями, общежитиями для студентов и квартирами для преподавателей невозможно без перевода нескольких техникумов в другие города, а также выделения дополнительных ассигнований на строительство. Но в 1932 г. пединститут продолжал работать вместе со школой ФЗС, где обучались 1000 человек. Выделенных помещений катастрофически не хватало. Работать приходилось в 3 смены. Закупленное оборудование для физического и биологического факультета в 1932 г. лежало на складах из-за недостатка помещений. В бывшей классной комнате ютилась библиотека и т.п. В октябре 1933 г. на 24 группы, вместе с педрабфаком, институту было выделено всего 4 классные комнаты. На середину февраля 1934 г. общая площадь аудиторного фонда составляла 827, 24 м. кв., или 1,57 м.кв. на одного студента, учитывая дневной рабфак. На «текущий момент», по информации тогдашнего директора, Г.П. Макарова, для нормальной работы института дополнительно требовалось минимум 6 учебных комнат и 10 комнат под кабинеты и «читальню». Кроме того, с 1-го сентября 1934 г. директор просил дополнительно выделить минимум 5 учебных комнат для института, 3 – для рабфака, 6 больших комнат под кабинеты.

Однако и УГПИ не всегда должным образом использовал выделенные помещения. Например, комиссия ОК ВКП(б) в декабре 1935 г. отметила «безобразное состояние кабинета химии». Кислоты, щелочи, яды и быстровоспламеняющие вещества стояли на свободном доступе, на столах, что создавало угрозу несчастных случаев и «использования реактивов преступными элементами».

Правда ситуация постепенно исправлялась. Всего зданий и сооружений на балансе УГПИ на 1 сентября 1938 г. состояло на сумму 607 323 руб. В 1933 г. нача­лись подготовительные работы по строительству здания пединсти­тута, проект которого был утвержден 13 июля 1934 г. Наркомпросом РСФСР. Однако планы строительства не выполнялись, выделенные средства в полном объеме не осваивались. Поэтому только в 1939 г. УГПИ переселился, наконец-то, под собственную крышу (нынешний 2-й корпус УдГУ). Приемный акт четырехэтажного здания на 800 ученических мест, кубатурой 30395 м³ и стоимостью 1580 тыс. рублей был подписан 22 апреля. По тем временам это была роскошь!

В том же году собственным морфологическим корпусом «разжился» и ИГМИ. Это было 5-этажное здание, объемом в 34 тыс. м³ и площадью 6414 м². с балансовой стоимостью 2 млн.717 тыс. руб.

Целенаправленная политика государства на совершенствование системы образования вы­ражалась и в росте бюджета института. За три3первых года он вырос в 2,8 раза, а к 1940 г. в 13 раз, составив 3574 тыс. рублей (в 1931 г. - 277 тыс. по курсу 1940 г., в 1934 г. – 632 тыс., в 1939 г. – 3280 тыс. руб.). Если на конец 1937 г. на р/с пединститута в банке числилось 45 431 руб. 14 коп., то в сентябре 1938 г. уже 62 880 руб. 54 коп.

Из года в год институт пополнялся учебным оборудованием, необходимыми материалами и препаратами.  Например, если в 1933 г. УГПИ не имел ни одного учебного кабинета и лаборатории, то к 1936 г. уже были организованы и укомплектованы все основные кабинеты и лаборатории на всех факультетах общей стоимостью 300 тыс. рублей. В 1937 г. только на приобретение мебели было ассигновано 160 тыс. рублей.

Постепенно комплектовалась библиотека. На 1 декабря 1937 г. ее стоимость по балансовому счету определялась в 153 189 руб. 34 коп. По инвентарным книгам числилось    36 468 экз. литературы. При этом накануне Главлитом по цензурным соображениям было изъято 7516 книг. В инвентарный фонд не были занесены также 1719 экз. неоцененных книг,  29 356 экз. дореволюционных книг и журналов и 506 экз. иностранных изданий. Характерной чертой библиотек вузов организационного периода являлось формирование фондов, в основном, за счет учебников, хотя и последних часто не хватало. В пединституте в 1934 г. требовались учебники практически по всем дисциплинам, но особенно по историческим. Дефицит художественной литературы провоцировал случаи воровства книг.

Чрезвычайно остро, особенно на первых порах, стояла проблема выделения жилой площади для научно-педагогических работников и размещения иногородних и сельских студентов. А это напрямую сказывалось на процессе комплектования вузов кадрами и сохранении студенческого контингента. Например, когда в 1933 г. мединститут объявил конкурс на замещение должностей заведующими кафедрами, поступило 52 заявления от профессоров из разных городов страны. Но ни один профессор не соглашался ехать в Ижевск без обеспечения квартирой. Аналогичная ситуация была и в УГПИ. В 1932 г. директор пединститута, Д.Г. Морозов, писал в «Ижевской Правде»: «Преподаватели для института могут быть приглашены из вне области. Но вопрос здесь упирается с предоставлением квартир. Несмотря на решение Обисполкома о предоставлении институту квартир для преподавателей, Горместхозом не предоставлено ни одной комнаты. Создается угроза уже работающих преподавателей, так как часть из них находится в самых скверных в квартирном отношении условиях…». Действительно, большинство преподавателей проживало в деревянных, неблагоустроенных домах, ютились с семьями в тесных помещениях, где не было условий не только для научной работы, но и для подготовки к занятиям со студентами.. На февраль 1934 г. обеспеченность жильем профессорско-преподавательского состава была следующей:

Должности	Общ. кол-во	Имеют комнаты	Не имеют комнаты
Профессоров Доцентов Аспирантов	2 15 12	1 9 10	1 6 2

В числе не обеспеченных жильем значились: Макаров (директорУГПИ, преподаватель диамата); Шамрай (профессор по Западной литературе); Мельниченко (доцент по языку); Дражнер (преподаватель истории партии и ленинизма); Шапиро (доцент по психологии); Капанцева (зав. библиотекой); Клестов (директор педрабфака); Зорин (доцент по педагогике, зав. учебной частью); Потопаев (преподаватель физкультуры). Кроме того не было квартир «выписанным работникам по истории Запада и Востока», аспиранту по удмуртскому языку. Всего требовалось 11 квартир.

Отсутствие учебного здания, общежитий для студентов и квартир для преподавателей поставило под угрозу само существование педагогического института. И большую часть вины за создавшееся положение должны были нести местные органы власти, не реагировавшие должным образом на неоднократные обращения директоров института о бедственном состоянии вуза. Впрочем, в условиях той сложнейшей социально-экономической ситуации властные структуры были тоже не всесильны. Обеспеченность жильем в Ижевске составляла всего лишь 2,6 квадратных метра на человека, являясь одной из самых низких во всех промышленных центрах СССР и самой низкой по Горьковскому краю. В самом  Горьковском крае доходы на душу населения и вложения в социальную сферу, на начало 1930-х гг., были существенно ниже средних показателей по РСФСР. При этом показатели по Удмуртии были одними из самых низких, заметно уступая, например, и Марийской, и Чувашской автономным областям.

Указанные обстоятельства препятствовали приглашению в УГПИ достаточного количества квалифицированных работников, имевших научно-педагогический стаж, создавали на протяжении ряда лет проблему вакансий. Тем не менее, ситуацию пытались выправить и путем приглашения предметников из других городов, и посредством «обмена» специалистами с ВТУЗом и ИГМИ на принципах «совместительства». Большую помощь в решении кадрового вопроса молодому заведению оказывал Наркомпрос РСФСР, ко­мандируя в УГПИ квалифицированных специалистов. Однако ино­городние преподаватели, как правило, долго не задерживались в Ижевске, уезжая в более престижные вузы и в более социально-благоприятные регионы. Доморощенные научно-педа­гогические кадры находились лишь в начальной стадии формирова­ния. Это приводило к высокой подвижности и перенагрузке пре­подавательского состава. Нередко сотрудникам приходилось работать на двух-трех должностях. Все это не могло не сказываться на качестве преподавания. Иногда необходимый специалист вовсе отсутство­вал, что приводило к корректировке в учебных планах. Так, на начало 1932/33 учебного года не хватало двух преподавателей по истории народов СССР, трех – по политэкономии, одного по педагогике, отсутствовали химики. Вышестоящие организации, порой, «перехватывали» специалистов, предназначавшихся для пединститута. Так, приехавший по вызову УГПИ «преподаватель педагогики тов. Корепанов… был взят сначала в Обком ВКП(б), потом переведен в Облоно». В 1-м семестре 1933/34 учебного года на историческом отделении не было преподавателя по истории Запада, и зачеты на I и III курсах по этой дисциплине вынуждены были заменить на зачеты по истории народов СССР и России.

Острой кадровая проблема оставалась и в дальнейшем. Например, к началу 1936/37 учебного года не хватало 9 преподавателей: зоолога, физиолога, физика (по факультету естествознания); преподавателей истории средних веков и истории народов СССР (по историческому факультету); преподавателей по радиотехнике и черчению, зав кафедрой математики (по физико-математическому факультету). Особенно остро ощущалась нехватка квалифицированных научных кадров на математической кафедре, где отсутствовал заведующий, а работу вели только ассистенты. Из них лишь Л.В. Тонков и  С.С. Филипповский являлись квалифицированными сотрудниками, тогда как Игнатьев и Ф.Г. Петрова были приняты по окончании вуза и не имели опыта работы.

Кафедра биологии имела в своем составе в том же 1936/37 учебном году одного кандидата наук (И. Ф. Седельников – преподаватель ботаники). Остальные члены кафедры – А. А. Иванов и П. Г. Дерендяев, хотя не имели аспирантского образования, благодаря большому стажу работы вполне удовлетворительно справлялись с чтением курсов. Курсы по зоологии, физиологии, анатомии были прочитаны профессором ИГМИ Б. А. Ченцовым.

На кафедре химии числилось 2 человека – и.о. доц.  А. С. Воробьев и Т.Н. Воронцов. А. С. Воробьев имел аспирантскую подготовку, трехлетний стаж работы в институте, с работой справлялся хорошо и пользовался большим авторитетом у студентов. Т. Н. Воронцов получил достаточную специальную подготовку, но у него отсутствовал опыт работы в вузе.

По кафедре истории основная тяжесть работы лежала на А. Н. Вахрушеве, который, несмотря на чрезвычайную загруженность, курсы вел удовлетворительно. Л. Н. Заболотская недостаточно владела источниками по дисциплине и большей частью ограничивалась в чтении курса журнальными статьями и некоторыми монографиями. Профессор С. Н. Чеботарев в 1937 г. был снят с работы по идеологическим соображениям.

Преподавательский контингент вначале был невелик. На начало 1-го семестра в нем состояло 12 человек, потом их количество увеличилось. На 1 января 1932 г. в УГПИ числилось 20 преподавателей, но лишь один из них работал на постоянной основе. Постепенно ситуация выправлялась. По данным, отосланным в Наркомпрос РСФСР, в 1931/32 учебном году в институте работали 19 специалистов (9 – удмурты и 10 – русские), в том числе 2 доцента, 16 преподавателей, 2 ассистента. 14 преподавателей имели полное высшее образование. В социальном разрезе подавляющую часть (12 человек) составляли выходцы из бедняцких и середняцких крестьянских семей. Однако, работал в институте и дворянин, преподававший машиноведение. Довольно низким был процент партийных: из 19 человек лишь пятеро являлись членами ВКП(б) и один кандидатом в члены ВКП(б) .

Точно проследить динамику изменений в профессорско-преподавательском составе УГПИ в первые годы его существования невозможно, вследствие большой текучести кадров, перевода специалистов в другие учреждения. Ситуация постоянно менялась, и даже отчеты, составленные в разные инстанции в течение одного месяца могли содержать весьма разнящиеся данные. Например, согласно отчету о работе факультетов и отчету УГПИ за 1935/36 и 1936/37 учебные годы, в которых приводилась динамика роста профессорско-преподавательского состава за все годы существования вуза, в 1931/32 и 1932/33 учебных годах профессоров, и.о. профессоров, доцентов и и.о. доцентов в УКПИ  не имелось. Однако в упоминаемых выше данных, посланных в Наркомпрос, как мы видели, содержались иные сведения. Если обратиться к книге приказов УГПИ за 1933 г., то можно обнаружить наличие профессоров уже в 1932/33 учебном году. Так, приказом № 21 от 1.12.32 г. на должность зав. кафедрой истории был назначен профессор В. А. Максимов с окладом в 150 руб. Этим же приказом на должность доцента по истории Запада был переведен П. В. Кильдебеков. В соответствии с приказом № 29 от 9.05.33 г. должность доцента по зоологии исполнял П. Г. Дерендяев, а  доцента по политэкономии – В. П. Белослудцев. В 1933/34 учебном году профессоров и доцентов, согласно отчету о работе факультетов и отчета УГПИ за 1935/36 и 1936/37 учебные годы, числилось,  соответственно 1 и 8 (в том числе 4 удмурта); в 1934/35 учебный год – 3 и 23 (из них 9 удмуртов), в 1935/36 учебный год – 3 и 22(10 удмуртов), в 1936/37 учебный год – 3 и 8 (5 удмуртов).

После массовых увольнений в 1937 г. преподавателей, попавших в маховик репрессий, 1937/38 учебный год УГПИ начинал в существенно обновленном составе. Не осталось ни одного профессора. Числилось всего 4 доцента и 3 кандидата наук. Остальную массу преподавателей составляли лица, имеющие аспирантское образование, но не имеющие ученых степеней и званий. На 1 сентября 1937 г. отсутствовали преподаватели по ботанике, зоологии, физиологии, геологии. Особенно остро обстоял вопрос с кадрами по филологическому факультету. После снятия с работы А.К. Дорошкевича, С.П. Жуйкова, А.Ф. Шамрай факультет остался почти без преподавателей. Лишь в марте 1938 г. на место уволенных УГПИ получил 2-х преподавателей по русской литературе, 1-го по всеобщей литературе и 2-х по русскому языку. Кроме того, 11 марта 1938 г. приказом начальника Управления ВШ НКП РСФСР С.П. Жуйков был восстановлен в УГПИ, но с предупреждением о необходимости «коренного улучшения качества преподавания».

В 1939/40 учебном году кадровый состав несколько укрепился. Основу его составляли молодые люди, окончившие вузы и аспирантуры при советской власти. По теоретико-методической подготовке большинство из них соответствовало квалификации «преподаватель высшей категории». В составе института имелось 3 профессора-совместителя, 3 кандидата наук, 3 штатных доцента, 5 старших преподавателей-совместителей, 8 преподавателей, 2 преподавателя-совместителя, 9 ассистентов. Как положительный факт в отчетах вуза о работе за год отмечалось выдвижение на преподавательскую работу удмуртов, окончивших УГПИ. Начиная с 1937 г. при институте было оставлено для преподавательской работы 6 удмуртов, а всего на 1939/40 учебный год их числилось 13 человек. При этом 2 из 3-х штатных доцентов являлись удмуртами. Однако по-прежнему слабо укомплектованными оставались кафедры русского языка, русской и всеобщей литературы, удмуртского языка.

Встречающиеся в документах расхождения данных объясняются не столько погрешностями их составления, сколько огромной текучестью кадров, вследствие чего в течение короткого времени могли происходить значительные подвижки в профессорско-преподавательском составе.

Большую роль в организации работы вуза сыграли его первые директора - П. Перевощиков, Д.Г. Морозов, Ф.Г. Ившин и особенно Г.П. Макаров. Налаживать работу на голом месте, не имея достаточного опыта, было чрезвычайно сложно, а учитывая общественно-политическую ситуацию в стране, идеологическую значимость деятельности педвуза, и весьма опасно. Так, например, в течение 1931/32 учебного года сменилось 6 директоров, что еще больше дестабилизировало работу вуза. Проблемы же оставались прежними: не было здания для занятий, общежитий и квартир. Вновь назначенные директора сигнализировали об этом в вышестоящие органы. Создавалась комиссия, проверявшая пединститут, а результатом ее работы, как правило, становилось назначение нового директора.

Показательна здесь судьба Ф. Г. Ившина, пришедшего на место Д. Г. Морозова. Решением обкома партии он был обвинен в срыве 1932/33 учебного года. В вину ему было поставлены: недокомплектованность педсостава; необеспеченность материальной базой (учебным зданием, общежитиями, квартирами, кабинетами и лабораториями и т.п.); большой отсев студентов (в отдельные месяцы до 5 человек в день) и т.д. И хотя действительно были вскрыты факты, как минимум, халатности (например, из 78 тыс. руб., отпущенных на приобретение научного оборудования, такового приобретено лишь на 10 тыс. руб., да и то не проинвентаризировано; в одном лице совмещались должности бухгалтера и кассира, отсутствовала финансовая отчетность и т.п.), ясно, что по большинству пунктов обвинения директор не мог нести всей ответственности. Значительная, и даже большая, доля вины падала на местные власти, прежде всего Обком, которые не смогли создать вузу нормальные условия развития, что означало на деле срыв соответствующих директив партии и правительства. Чтобы уйти из-под удара и нашли стрелочника. В итоге «за безответственное и преступное выполнение директив правительства о новой школе» Ф. Г. Ившин был снят с работы и отдан под суд.

Когда в октябре 1933 г. приступил к исполнению обязанностей новый директор Г. П. Макаров, УГПИ, с его слов, находился «в состоянии полного развала». За год новому руководству удалось овладеть ситуацией, навести некоторый порядок в управлении и финансах (правда, инвентаризация так и не была осуществлена), удержать контингент студентов, буквально разбегавшийся из вуза. 1933/34 учебный год начался без опозданий, ровно 1 сентября. За год было привлечено 24 новых преподавателя – большинство с аспирантским образованием. Однако проблема материальной базы, да и кадровое обеспечение, оставались по-прежнему острыми.

Герман Павлович Макаров родился в 1905 г. в удмуртской крестьянской семье, член ВКП (б) с 1928 г., окончил философский факультет Коммунистического университета преподавателей общественных наук в Москве. К моменту назначения на должность директора его общий педагогический стаж насчитывал 8 лет, из них 6 лет преподавания по специальности в вузах. Являлся одним из переводчиков на удмуртский язык трудов Ленина-Сталина. В пединституте читал курс философии. Приняв руководство вузом в критический для УГПИ момент, он не только смог наладить работу полностью расстроенной системы, но и вывести ее на новый уровень развития. Фактически, как вуз, УГПИ состоялся в годы директорства Г. П Макарова, который, начав практически с нуля, довел организационный период в истории института до логического завершения.

Скудные источники тех лет позволяют воссоздать портрет «крепкого хозяйственника», руководителя-прагматика, тяготившегося парадной суетой и  избегавшего митинговых страстей партийных и иже с ними собраний. Это был директор, ценивший квалифицированные кадры и готовый отстаивать их, как еще увидим ниже, под угрозой оргвыводов, разоблачений «бдительных товарищей», за которыми могли последовать соответствующие решения и действия властных структур. В любое время, а в то особенно, такая позиция предполагает наличие незаурядного мужества и глубокой порядочности. «Сигналов» на него поступало в вышестоящие органы достаточно. Но он смог продержаться на своем посту целых четыре года, установив, тем самым, рекорд «долголетия» довоенного периода. Критикуя Г.П. Макарова за «либерализм» в постановке работы с кадрами, за то, что он борется не должным образом, а фактически даже бездействует на идеологическом фронте, Обком ВКП (б), тем не менее, дал ему возможность завершить организацию вуза. Видимо, заменить его в тех условиях было не кем. Поэтому партийные и республиканские власти предпочли «крепкого хозяйственника» идеологически подкованному, но некомпетентному возможному преемнику.

Немало проблем у Г.П. Макарова, на первых порах, было с институтской партийной организацией, особенно с секретарем оной Ф.И. Дражнер. Этот конфликт вышел за рамки института. В материалах проверки УГПИ бригадой культпропа крайкома ВКП(б) (1.12. 1934 г.) отмечалось обострение отношений (так, что «не могут разговаривать») между секретарем парткома т. Дражнер и директором УГПИ т. Макаровым. Секретарь использовала малейшую возможность «просигнализировать» на директора. В тех же материалах содержится красноречивая информация на сей счет. «Вопрос на открытом партсобрании ставится о «гердовщине»; извещают Макарова, что он должен присутствовать, а он заявляет… «если вы считаете, что важно мое присутствие на собрании, то буду присутствовать, а строительство (здания УГПИ. – В.П.) сорвется, в общем в моей работе ни один черт не помогает», хотя и присутствовал на партсобрании, но отмолчался». И далее проверяющим делается многозначительный вывод в отношении директора: «Теряет авторитет даже среди партийной части института». Понятно, с чьих слов было записано поведение Г.П. Макарова. Однако этот очередной «сигнал», в сочетании с другими известиями об отношении директора к идеологическим проработкам на партсобраниях, показывает, что Г.П. Макаров старался, насколько это было возможно, не участвовать в «проработках». Видимо, подобные мероприятия ему претили, их он считал, во многом, бесполезными и предпочитал таковым практические дела. Из рассматриваемого сюжета также следует, что в тот момент руководство партийной организации вуза, практически, устранилось от участия в налаживании учебного процесса и формирования материальной базы. И горькие слова Г.П. Макарова («в общем в моей работе ни один черт не помогает») свидетельствуют об этом достаточно красноречиво. Пока директор «строил», партийные лидеры ставили вопросы о «гердовщине» и т.п. Естественно, что это лишь один из непродолжительных периодов деятельности парторганизации вуза, и его «опыт» не следует рассматривать в качестве типичного в длительной истории УГПИ. Кроме того, партийная организация сама находилась под зорким присмотром сверху, и, с точки зрения «верхов», не проявляла должной бдительности и настойчивости в отношении «врагов народа». Показательно, что вышестоящие партийные органы в том же 1934 г. выражали недовольство нерешительными действиями институтской парторганизации в борьбе с той же самой «гердовщиной».

Не успокоилась Ф.И. Дражнер и после того, как была отстранена от руководства парткомом, уступив место преподавателю диамата Семенову. Например, когда в 1935 г. проводилась проверка УГПИ, в организации учебной работы Ф.И. Дражнер, преподававшей  курс истории ВКП(б), был выявлен ряд недостатков: во втором семестре не проведены занятия с отстающими, не даны консультации, отсутствуют наглядные пособия. Ф.И. Дражнер заявила проверяющему, что неоднократно ставила перед администрацией вуза вопрос «о недостатках учебного процесса». Но поскольку администрация на это не реагирует, «то она решила, что все равно толку не будет и стоит ли продолжать бороться за повышение учебно-педагогического и воспитательного дела». «Для характеристики сложившихся в институте традиций», в отчете приводится «такой пример со слов т. Дражнер. Например, она говорит», что работает в школе 3 недели и «уже дала 3 консультации», а на уроке у нее уже успели один раз побывать представители руководства школы. В пединституте же, «за все время ее работы не были у нее на уроках ни зав. учебной частью, ни директор». Что еще говорила Ф.И. Дражнер проверяющему – неизвестно. Но, видимо, поведала не мало, о чем свидетельствует красноречивая фраза: «Например, она говорит…» (выделено нами. – В.П.).

Конечно, Г.П. Макаров нес определенную ответственность за состояние материальной базы вуза, в том числе и за наличие наглядных пособий. Не безгрешен он был и в плане контроля за учебным процессом. Однако, вдумаемся, кто сваливает на директора вину за собственную нерадивость приведшую к невыполнению учебного плана? Член ВКП(б), недавний секретарь парткома УГПИ, преподаватель истории ВКП(б). Неужели без личного контроля директора даже один из партийных лидеров вуза не мог выполнять свои непосредственные преподавательские обязанности? Характерно, что другие преподаватели в ходе проведенной проверки ответственность за отмеченные у них недостатки на директора не сваливали.

Немало беспокойства доставляли директору и склоки среди преподавателей «из-за распределения часов и ставок», что отражалось на ритме работы института и провоцировало со стороны контролирующих органов обвинения по адресу Г.П. Макарова в «либерализме».

На основании приказа наркома просвещения РСФСР № 2590  от 19 ноября 1937 г. Г. П. Макаров был освобожден от занимаемой должности, а и.о. директора назначен П. Г. Наговицын.  26 августа (по другим данным – 9 сентября) 1938 г.  на этом посту П. Г. Наговицына сменил М. А. Родин, проработавший в должности директора до 17 февраля 1944 г., когда был освобожден от должности по состоянию здоровья.

Михаил Андреевич Родин родился 20 сентября 1885 г. в д. Посерда Рязанской губернии. Работал на фабрике, служил в царской, а потом Красной Армии. Член ВКП(б) с 1918 г. Закончил МГПИ им. К. Либкнехта и там же, по специальности «педагогика», аспирантуру. В 1935 г. командирован в Узбекистан, на должность зам. директора по учебной и научной работе техникума сельского хозяйства.

Среди преподавателей той поры особо следует выделить работавших на кафедре удмуртского языка и литературы. Первым заведующим кафедрой стал к.ф.н., доцент Семен Прокопьевич Жуйков – выпускник  Вятского Педагогического института и аспирантуры при Институте языка и мышления АН СССР в Ленинграде. Вместе с ним «целину» удмуртского национального высшего образования в первые годы УГПИ поднимали П. Н. Перевощиков, А. А. Поздееева, А. И. Малых, З. Т. Будина, А. С. Бабинцев. У большинства из них до прихода в УГПИ имелся опыт педагогической работы, а за плечами было высшее образование, полученное в престижных вузах. Например, П. Н. Перевощиков, А. А. Поздееева, А. И. Малых являлись выпускниками Ленинградского педагогического института им. А. И. Герцена. П. Н. Перевощиков в 1947 г. защитил кандидатскую диссертацию, в 1960 г. – докторскую.  А. А. Поздеева защитила кандидатскую диссертацию в 1949 г. Возглавляемому С. П. Жуйковым коллективу принадлежит исключительная заслуга в написании учебников и учебных пособий для удмуртских нацио­нальных школ.

В числе первых, начинавших благородное дело строительства высшей школы в Удмуртии, были: историки А. Н. Вахрушев, Л. Н. Заболотская, П. В. Кильдибеков, физики А. Н. Пельц и А. Е. Усков, математик Е. А. Шиляева, химик А. С. Воробьев, зоолог П. Г. Дерендяев, географ Г. Ф. Сидоров, литератор-русист Н. П. Лихачев, пре­подаватель физической культуры Н. А. Потопаев и другие.

В 1933-34 гг. по путевкам Наркомпроса РСФСР прибыли выпускники аспирантур, многие из которых (В. П. Белослудцев, А. Н. Вахрушев, А. С. Воробьев, А. Е. Усков) связали свою дальнейшую жизнь с УГПИ. Большую помощь в становлении института оказали опытные специалисты из других вузов страны, работавшие в Ижевске в течение ряда довоенных лет. Приехав по командировкам Наркомпроса РСФСР, они заняли должности заведующих кафедрами, осуществляли чтение ведущих лекционных курсов. Среди них историки С. Н. Чеботарев, П. С. Савич, Н. А. Кожин, В. А. Максимов, литераторы А. Ф. Шамрай и А. К. Дорошкевич, физик А. Н. Пельц. С УГПИ сотрудничали ряд преподавателей ИГМИ. Особо следует отметить доктора естественных наук, профессора Фрейбургского университета, зав. кафедрами биологии  и гистологии ИГМИ Б. А. Ченцова. Заметный след в жизни города и высшей школы оставил доцент Б. В. Парин, специалист в области анатомии и физиологии человека, открывший в 1933 г. в Ижевске  станцию переливания крови.  Это сразу же расширило возможности оказания медицинской помощи нуждающимся, позволило использовать переливание крови не только при больших кровопотерях, но и при травматических операциях и заболеваниях в терапевтических клиниках. Усилиями этих специалистов не только был поднят уровень учебного процесса, но и заложены основы подготовки местных высококвалифи­цированных научных и педагогических кадров. Иллюстрацией уровня образования в УГПИ, достигнутого первыми преподавателями, является тот факт, что вскоре педагоги­ческий коллектив вуза стал пополняться собственными выпускни­ками. Уже из числа студентов первого выпуска в 1935 г. для рабо­ты на педрабфаке при пединституте были оставлены 9 человек (И. Ф. Кутявин, П. И. Сорокина, Д. Г. Рылова, А. Д. Максимова, З. Т. Будина, Е. И. Поздеева, Ю. С. Баталова, Н. Г. Фирсова, К. А. Князев). Со временем этот источник пополнения кадров для УГПИ стал основным.

Особой любовью студентов первых лет УГПИ пользовались первый зав. кафедрой русского языка Григорий Григорьевич Мельниченко и преподаватель химии Алексей Степанович Воробьев. По окончании аспирантуры, Г. Г. Мельниченко с 21 января 1934 г. по 1 июля 1937 г. работал в УГПИ преподавателем русского языка (впоследствии – доктор филологических наук, проф. Ярославского пединститута). В поздравлении ректорату, преподавателям и студентам нашего вуза по поводу двадцатилетия реорганизации УГПИ в УдГУ он писал о своих отношениях со студентами: «Я с большой теплотой вспоминаю студентов, с которыми работал. Это были люди, которые пришли в институт за знаниями, с ясно осознанными намерениями стать специалистами в избранной ими области. Я всей душой стремился максимально помочь им в этом: работал с ними с интересом и любовью к ним. Общались мы часто после занятий. Мне было очень приятно, что студенты сами приходили ко мне со своими вопросами и трудностями. Студенты хорошо понимали мое отношение к ним, и сами проявляли ко мне большую теплоту и сердечность». А вот что писали студенты 4 курса факультета языка и литературы 1 июля 1936 г. своему любимому преподавателю: «Уважаемый Григорий Григорьевич! Оканчивая педагогический институт, получая профессию педагога-языковеда, мы глубоко благодарны Вам за то, что именно Вы, благодаря своему добросовестному отношению к работе, благодаря исключительно четкой научной организации труда, дали нам знания и привили любовь к своей профессии языковеда».

Преподаватель химии Алексей Степанович Воробьев (1904–1977) с 1930 г., по окончании МГУ, работал ассистентом Куйбышевского пединститута, а с 1933 г. –  в УГПИ. Именно им стали закладываться традиции преподавания и исследований в области химии, принесшие впоследствии нашему вузу мировую известность. Т. Куфтина, выпускница факультета естествознания 1935 г., спустя 50 лет, так писала о своем учителе: «Мы учились у молодых педагогов, которые, обучая нас, сами приобретали первый педагогический опыт. Особенно трудно нам пришлось с изучением химии: долго не было хорошего, знающего педагога. И лишь когда пришел к нам А. С. Воробьев, мы поняли всю красоту химии. Каждую свободную минуту мы стремились позаниматься по химии. Она была для нас, как хорошая песня.

Началась самостоятельная работа в школе. И каждый из нас стремился походить на своего учителя А. С. Воробьева. Стремился воспитать в себе лучшие качества педагога».

А.С. Воробьев принадлежал к той когорте замечательных людей, личные качества и деятельность которых наиболее емко характеризуется понятием «первый»; первый заведующий кафедрой химии в УГПИ, которой руководил на протяжении 40 (!) лет; первый высококвалифицированный преподаватель химии; первый кандидат химических наук в Удмуртии (защитил диссертацию в 1948 г.) и т.д.

Большим авторитетом у студентов пользовались также преподаватели Алексей Николаевич Пельц (1876 г. р., окончил Казанский университет, доцент), Афанасий Ефимович Усков (1907 г. р., окончил Вятский педагогический институт и аспирантуру при нем, в 1934–1938 гг. – декан физико-математического факультета, в 1939–1945 гг. – зам. директора института); Николай Петрович Лихачев (1906 г. р., окончил педагогический факультет Нижегородского университета, был ассистентом, потом - и.о. доцента, затем - и.о. зав. кафедрой литературы, в УГПИ работал с 1931 по 1941 г.); Агафон Николаевич Вахрушев (1908 г.р., окончил исторический факультет ЛГПИ им. А.И. Герцена и аспирантуру при нем, вел курс истории Удмуртии и истории народов СССР); Вячеслав Петрович Белослудцев (1902 г. р., окончил Горьковский пединститут, аспирантуру при МГПИ, доц., преподаватель политэкономии); Любовь Николаевна Заболотская (1906 г.р., окончила Вятский пединститут, в УГПИ с 1933 г., преподаватель всеобщей истории); Дмитрий Иванович Корепанов (Кедра Митрей) (1892 г. р., окончил Казанскую инородческую учительскую семинарию, аспирантуру при Московском педагогическом научно-исследовательском институте, с 1933 г. – зав. кафедрой языка и литературы УГПИ, в 1937 г. незаконно репрессирован) и др.

Усилия партийных и государственных органов на подготовку национальных кадров давали свои результаты. Большинство из преподавателей-удмуртов окончили центральные вузы страны. Если на 1932 г. в Удмуртии было только 3 научных работника удмуртской национальности, то в 1935 г. их насчитывалось уже 29.

Известно, что уровень высшей школы, качество подготовки специалистов определяется ее научным потенциалом. Однако в ус­ловиях организационного периода, переживаемого вузом, общес­твенной обстановки тех лет, общего образовательного уровня насе­ления Удмуртии наука, конечно, не могла считаться приоритетным направлением пединститута, преследующим главную цель - обеспе­чение народного образования учительскими кадрами в общем русле развернувшейся в стране борьбы за всеобуч. Если не считать неко­торых крупных ученых, периодически работавших в УГПИ, основ­ная научная нагрузка лежала в довоенные годы на преподавателях кафедры удмуртского языка и литературы, возглавлявшейся С. П. Жуйковым. Этому обстоятельству способствовала сама жизнь. Задача перевода народного образова­ния автономии на удмуртский язык требовала разработки учебни­ков и учебных пособий, что было невозможно без соответствующе­го научного обеспечения. Кроме того, дело было новым и  помощи ждать было неоткуда. Особо следует выделить исследования по удмуртскому языку П. Н. Перевощикова и С. П. Жуйкова. А. С. Бабинцев и А. А. Поздеева писали учебники для начальных, неполных средних и средних школ. А.А. Поздеевой была составлена программа современного удмуртского языка для пединститута. С.П. Жуйковым впервые составлена и издана этнографическая карта Удмуртии, получившая одобрение Академии Наук.

В целом же коллектив кафедры не только успешно решил задачу обеспече­ния школ учебниками и учебными пособиями, но и опубликовал за довоенный период более ста научных работ. Можно сказать, что именно тогда была заложена основа удмуртоведения, принесшего впоследствии УГПИ и УдГУ мировое признание.

В эти годы велись работы по удмуртской фольклористике. В 1934 г. Д.И. Корепанов принимал участие в фольклорно-диалектологической экспедиции, собрал уникальную коллекцию народных песен.

Медленно, робко, но пробивались ростки научного поиска и в других подразделениях вуза.  Научно-исследовательская работа (НИР) в то время состояла из 2-х основных компонентов: 1) работа над диссертациями и сдача кандидатского минимума; 2) научная работа по темам. В целях подго­товки преподавателей к сдаче экзаменов кандидатского минимума в педвузе даже работал кружок иностранных языков.

Особенно заметно активизировалась работа по сдаче кандидатских минимумов и написанию диссертаций с 1937 г. Например, в течение 1940 г. сотрудниками УГПИ была защищена 1 кандидатская диссертация и еще 7  подготовлены к защите. 2 человека получили звание доцента. За год издано 11 и подготовлено к печати 10 научных работ. К сожалению, развитию ряда направлений НИР помешали политические репрессии 1930-х гг.

Особую роль в развитии педвузовской науки того времени сыграло сотрудничество с Удмуртским научно-исследовательским институтом социалистической культуры и эко­номики, открывшимся в 1931 г. (взаимообмен кадрами, научные связи, публикации преподавателей пединститута в сборниках науч­ных трудов выпускаемых НИИ). Однако до того времени, когда вуз станет действительно крупным центром науки, было еще очень и очень далеко.

К участию в научно-исследовательской работе вуза привлекались и студенты. Конечно, в первые годы существования УГПИ еще не приходилось вести речь о наличии организованного студенческого научного общества. Работали лишь отдельные студенческие кружки, не имевшие единого управляющего и координирующего органа. Эффективность их работы  зависела от активности заведующих кафедрами и студенческого энтузиазма.

Особую активность проявляли филологи, которые уже со второго курса привлекали студентов к разработке и составлению программ, учебников, словарей и т.п. Благодаря такому соединению науки и образования, многие выпускники сформировались не только как высокопрофессиональные педагоги, но и стали научными работниками. Некоторые дипломные работы по языку в 1935 г. были сданы в печать (Софронов. «Состав слова»; Лебедев. «Фонетика»; Будина. «Местоимение, предлоги, союзы»). В 1937/38 учебном году студентами Яшиным, Ельцовым, Каретниковым был составлен сборник «Упражнения по правописанию» для 5 классов неполной средней школы. Яшиным, Ельцовым, Перевозчиковым была написана «Книга для чтения» для 1-х и 3-х классов начальной школы.

Не оставались в стороне от НИР и представители других факультетов. Так, выпускник 1935 г. исторического факультета М. Лавров писал в «Ижевской Правде»: «На историческом факультете я получил серьезные знания, но главное – институт вооружил меня марксистско-ленинской теорией. Сбылась моя мечта – поступить в аспирантуру». Ему вторил воспитанник физико-математического факультета С. Верещагин: «Институт дал мне очень много. Наряду с усвоением программы по физике и математике, он научил меня работать над научной работой по специальности. Институт закончен, но это не предел. Буду продолжать свое образование в процессе работы».

Таким образом, активное участие студенчества в научном поиске играло важную роль в обеспечении исторической и научной преемственности проводимых исследований, в нравственном воспитании, закладывало основу для творческого начала в будущей профессиональной деятельности.

Важнейшей задачей пединститута является подготовка высо­коквалифицированных педагогических кадров, что требует соответ­ствующей организации учебного процесса. Как и во всех сферах своей деятельности, и в этой первоначально УГПИ испытывал боль­шие трудности. Проблемы с кадрами, отсутствие государственных программ, слабое учебно-методическое и материально-техническое обеспечение учебного процесса, недостаток квалификации и опыта у руководителей и преподавателей вуза, низкий образовательный уровень абитуриентов не могли не сказаться на качестве преподавания и подготовки специалистов в первые годы истории вуза.

Как уже отмечалось, 1932/33 учебный год был фактически провален. Новому директору, Г.П. Макарову, удалось несколько выправить ситуацию. Согласно выводам культпропа крайкома ВКП(б), обследовавшей работу УГПИ в январе 1934 г., «со сменой руководства… проделана большая работа» по налаживанию учебного процесса и укреплению дисциплины, однако недостатков еще было много, а качество преподавания оставляло желать лучшего. Ситуация выправлялась медленно. Серьезные проблемы с организацией учебного процесса возникали и в последующие годы. Например, в декабре 1934 г. Комиссия Обкома выявила ряд крупных недостатков в УГПИ в целом и по отдельным подразделениям. Так,  «кафедра языка… начала новый год совершенно не подготовленной»: отсутствовали учебные и рабочие планы, не распределена нагрузка между преподавателями. Зав. кафедрой и декан факультета, С. П. Жуйков, подверг резкой критике программу Наркомпроса по общему языкознанию как эклектическую, составленную «бывшими языкофронтовцами» и отказался по ней работать. Им же была раскритикована программа по немецкому языку за отсутствие в ней «историзма, классовости и партийности». Физико-математическая кафедра допустила отставание «по  курсу математики» на 40% от плана.

Не выполнение учебных планов, несоответствие занятий производственному плану, а производственного плана – программе, утвержденной Наркомпросом,  отмечалось комиссией крайкома ВКП(б), обследовавшей вуз в декабре 1935 г. В работе большинства преподавателей отсутствовала четкость в ведении учебного процесса, уровень лекций был невысоким. Отмечалось и «недостаточное знание предмета» отдельными сотрудниками («научными работниками»).

Указанные недостатки, во многом, определялись аритмией организационного периода, низким уровнем довузовской подготовки студентов, отсутствием должного профессионализма среди целого ряда преподавателей. Однако, определенная доля ответственности лежит и на Наркомпросе, по распоряжению которого только в течение 1934/35 учебного года 5 раз менялись учебные планы. Но, как известно, «тот прав, у кого больше прав».

Обследование УГПИ, проведенное в 1936 г. Наркоматом просвещения РСФСР, выявило серьезные недостатки: 1) отсутствие четкого расписания занятий; 2) недостаточное внимание организации самостоятельной работы студентов, методике ведения аудиторных занятий; 3) отсутствие контроля за выполнением учебных программ, в результате чего часть их, особенно по физике, выполнялась формально; 4) слабое оборудование кабинетов, низкий уровень преподавания, текучесть ППС, либерализм при оценке знаний студентов и, как следствие, крайне низкий уровень знаний у значительной части студентов; 5) перегруженность студентов, отсутствие дней для самостоятельных занятий; 6) отсутствие НИР; 7) недопустимо плохое изучение иностранных языков (особенно немецкого) и др.

Такое состояние объяснялось во многом объективными трудностями. Поскольку научная библиотека УГПИ только начинала формироваться, основ­ным путем пополнения знаний студентов являлась прямая передача преподавателями собственного интеллектуального багажа на лекци­ях и практических занятиях. Но, с одной стороны, не все преподаватели могли вести занятия на должном уровне в силу своей профессиональной подготовки. С другой – зачастую преподавателям приходилось разрабатывать курсы, в отношении которых они не являлись  специалистами. Естественно, что высокого уровня преподавания таких дисциплин, тем более, когда отсутствовали условия для качественной их разработки (нехватка литературы и т.п.), ждать не приходилось.

Одной из важнейших задач, поставленных перед преподавательским коллективом УГПИ была организация преподавания и «партийного просвещения» на удмуртском языке. Казалось бы, в условиях преобладания удмуртов в студенческом контингенте эта задача являлась вполне выполнимой, тем более, что по заявлению учащихся, «материал на удмуртском языке они осваивают лучше». Однако, на деле все складывалось не так, как хотелось бы. Обком неоднократно принимал решения по этому вопросу, требуя от пединститута устранить недостатки и усилить работу на данном направлении. Партийная и комсомольская организация УГПИ реагировала на постановления Обкома принимая соответствующие решения на собраниях, преподаватели брали на себя соответствующие обязательства и т.п., а дело продвигалось медленно. На факультете языка и литературы в 1935/36 учебном году на занятиях по удмуртскому языку и удмуртской литературе «удмуртская» и «русская» группа студентов были разделены. Тем не менее, даже в «удмуртской группе» вышеозначенные дисциплины «читались на русском языке». В 1936/37 учебном году эти группы объединили. Занятия по удмуртскому языку стали проходить на удмуртском языке, а по удмуртской литературе, по-прежнему, на русском. Студенты-удмурты справедливо указывали на то, что «преподавание удмуртской литературы на русском языке – недопустимый факт!». Правда, возникали проблемы с русскими студентами. Например, в том же 1936/37 г., когда группы объединили, из 9 русских студентов на курсе удмуртский язык понимали лишь 3 человека. Понятно, что для не владеющих языком занятия на удмуртском языке проходили безрезультатно в плане усвоения материала.

Студенты в отсутствии должной организации работы на удмуртском языке склонны были винить руководство вуза, кафедры и отдельных преподавателей. Наверное, они были правы. Преподавателей, хорошо владевших удмуртским языком, было немного. Например, И.Я. Поздеев на одном из собраний говорил: «Нам нужны воспитатели-организаторы, прекрасно владеющие удмуртским языком. Нужно внедрить удмуртский язык в повседневную жизнь института». В качестве первого шага он предлагал «преподавателям-удмуртам… взять на себя ряд докладов по вопросам удмуртской педагогики, истории Удмуртии, удмуртской культуры и т.д. – по своей специальности. Эти доклады необходимо организовать на удмуртском языке во внеурочное время».

Однако, порой, возникают сомнения в объективности студенческих оценок. Например, студент 3 курса факультета языка и литературы, Перевощиков, обвинял в плохом знании удмуртского языка Д.И. Корепанова, читавшего курс удмуртской литературы. В справедливость этого обвинения верится с трудом.

Имела место и инертность самих студентов. Например, можно согласиться с упреками в адрес администрации в том, что в библиотеке института не был сформирован отдел удмуртской литературы. Можно принять, с известными оговорками, и сетования, по поводу отсутствия собраний и выступлений на удмуртском языке. Однако недовольство тем, что «по линии комсомола удмуртские политкружки на удмуртский язык… еще не переключили», что перестали выпускаться стенгазеты и писаться плакаты на удмуртском языке выглядит, по меньшей мере, странным. Взяли бы и «переключили», «выпустили», «написали».

Важная роль в учебных планах отводилась непрерывной производственной (индустриальной и сельскохозяйственной) практике, вводившейся решением коллегии Наркомпроса РСФСР в 1932 г. с третьего курса и в пределах от 20 до 40 % учебного времени. Этим же решением в педвузах устанавливалась 6-дневная непрерывная неделя, вводились обязательные приемные, переходные и выпускные испытания, а для выпускников устанавливалось выполнение дипломных работ, на подготовку которых отводился один освобожденный от академических занятий месяц.

Перед во­йной в учебный процесс были введены новые дисциплины: топогра­фия, стрелковое дело. Обязательной считалась сдача норм на значки ГТО и «Ворошиловский стрелок». Летом в течение месяца сту­денты проходили практику в военизированном лагере.

Уже в то время начали закладываться основы тесного органи­зационного сотрудничества УГПИ со школами города и республи­ки. Так, для проведения педагогической практики и учебного эк­спериментирования к институту была прикреплена школа № 24, считавшаяся в Ижевске образцовой. Непосредственная помощь школьным учителям в организации учебного процесса осуществля­лась педвузом в сотрудничестве с Институтом повышения квалифи­кации, открывшимся в 1934 г. Усилиями преподавателей УГПИ разрабатывались вопросы педагогики и методики проведения занятий в школе, происходило ознакомление учителей с новинками научной литературы.

Отбор студентов для обучения в вузах в те годы определялся рамками жесткой социальной, а в условиях Удмуртии и национальной политики. Сразу же после Постановления Президиума ВЦИК об организации в Ижевске пединститута от 25.03.1931 г. специально созданная при отделе народного образования ВАО комиссия объявила правила приема студентов на I курс УГПИ. Устанавливался возрастной (не менее 17 лет) и социальный ценз (лица, живущие на нетрудовой доход или лишенные избиратель­ных прав, не принимались). Социальные нормы набора исходили из общепринятых правил приема в вузы РСФСР, установленных Наркомпросом (рабочих - 40%, трудового крестьянства - 30%, прочих (дети просвещенцев, специалистов, пенсионеров) - 30 %). Кроме того, вводилась специальная национальная графа, долженствовав­шая, согласно партийным планам культурного строительства в Уд­муртии, кадрово обеспечить непременную и скорейшую «удмуртизацию педагогического процесса и всей постановки делопроизводства в республике», существенно поднять образовательный и культурный уровень удмуртов. С этой целью для них устанавливалась наиболь­шая квота приема - 65%, тогда как для русских только 30%, а для прочих народов нашего многонационального края гарантирова­лось всего 5 %. Но даже эти абсолютно завышенные для одного из этносов нормы «по-стахановски» сразу же были перевыполне­ны. На I курсе всех четырех отделений удмуртов оказалось около 70 %.

Но, несмотря на довольно стабильные цифры приема удмуртов в вуз, республиканские и союзные власти требовали увеличения количества студентов коренной национальности. И, казалось бы, все условия для поступления и обучения удмуртам были созданы. Предпочтение при поступлении отдавалось абитуриентам-удмуртам.

Так, в 1932 г. Гороно было предоставлено 12 мест. Оговаривалось, что « в первую очередь будут приниматься: учителя, ударники, партийцы и комсомольцы-удмурты и только в исключительных случаях русские». Образование поступающих должно было соответствовать объему техникума, школы второй ступени или курсов по подготовке в вуз.

Сама жизнь показала нереальность этих норм, и в последующем процент удмуртов среди студентов сокращается. В известной степени, он был обусловлен естественным отсевом студентов. Например, к сентябрю 1933 г. из числа принятых в 1931 г. удмуртов продолжало обучение на литературно-лингвис­тическом отделении 8 из 23 (русских соответственно 8 из 10). Когда же в 1935 г. состоялся первый выпуск специалистов, то из 69 выпускников 37 (53, 6%) было русских и только 32  (46, 4%) удмурта.

Снижался удельный вес удмуртов и при формировании студенческого контингента. Так, среди зачисленных на первый курс он упал с 69,4%  в 1931 г. до 42,7% в 1934 г. Эта тенденция вызывала резкое недовольство у руководства республики. Во многом под нажимом сверху, в 1935 г. ситуацию удалось несколько исправить, доведя долю удмуртов среди зачисленных до 49%. Однако и эта цифра не удовлетворила ОК ВКП(б). Между тем, ситуация в отношении «национального вопроса» в УГПИ была, к тому времени, далека от критической: всего на начало 1935 г. в УГПИ числилось 384 студента, из них 195 (50, 78%) – удмуртов.

«Отсев» студентов-удмуртов был обусловлен, прежде всего, низким образовательным уровнем. Как правило, это были сельские ребята. А на селе  разрыв между школой и вузом ощущался наиболее остро. Показательно, что, например, в 1935 г. из числа зачисленных на 1-й курс пединститута, 25% окончили только неполную среднюю школу, многие из принятых получили неудовлетворительные оценки на приемных испытаниях.

Кроме того, по правилам приема не менее 35% мест оставлялось для лиц женского пола. Однако, если во время приемных кампаний 1931 и 1932 гг. этот показатель был перевыполнен, то в 1933 и 1934 гг. – недовыполнен.

Социальный, национальный и отчасти половой принцип набора студентов сохранялся в нашей стране  до недавнего времени, хотя процентное соотношение между различными категориями варьировалось.

Национальный, социальный и половой состав студентов-первокурсников УГПИ в первые годы его существования был выражен следующими цифрами:

Учеб.год	План приема НКП	Реально принято	Удмуртов	Русских	Членов ВКП(б) и ВЛКСМ	Бедняков	Середняков	Колхозников	Рабочих	Женщин
1931-32	120	85	59	27	6	8	6	51	7	33
1932-33	75	109	66	43	11	23	21	47	9	55
1933-34	75	79	48	30				51	14	20
1934-35	240	150	64		74

За нужным социальным происхождением студентов следили партийные и комсомольские ячейки вуза (устраивались так называемые «чистки»); находились и особо «бдительные товарищи» среди студентов, сигнализировавшие о социально чуждых элементах в прессу или соответствующую ячейку. Вот лишь небольшой приме: в «Ижевской Правде» от 12 ноября 1932 г. выступил студент Иванов с заметкой «Дочь кулака в пединституте». Что же вменялось в вину студентке Вахрушевой? «…Дочь кулака получает стипендию, пользуется общежитием. Дети же бедняков и батраков, за неимением мест в общежитии и стипендий, уехали обратно в деревню, оставив институт». Вахрушева «за время своей службы в Норье держала систематическую связь с отцом-кулаком, приезжала к нему и привозила от него еду. В общественной работе не участвовала. Хотя и была секретарем ячейки ВЛКСМ, но с работой не справилась, ее развалила. В школе занималась вредительством… При помощи подхалимства и особого подхода к крестьянам получила от них хорошие отзывы о своей работе». И вывод: «Вахрушеву необходимо с курсов снять». Конечно, трудно с позиций дня сегодняшнего, обладая скудной информацией, делать какие либо морализаторские выводы по поводу этой истории. С одной стороны, ни одной претензии, касающейся успеваемости, общественной работы и т.п. Вахрушевой в пединституте, Иванов не выдвигает, а активно «раскрывает» глаза читателям на прошлое студентки. С другой стороны, мы не знаем, каким образом Вахрушева устроилась в общежитие, нуждалась ли она на тот момент в такой социальной поддержке или нет и т.п. Не секрет, что и в те времена получали общежитие, матпомощь и т.п. не всегда самые нуждающиеся. Как бы там ни было, Вахрушеву из УГПИ исключили.

Исключения из института по идеологическим мотивам были типичны для тех лет. В книге приказов пединститута за 1933 г. довольно часто встречаются записи об отчислении с формулировкой типа: «исключить из института как классово-чуждых элементов, имеющих связь с кулачеством и его агентурой» и т.п. Приказ № 2 от 28 января того же года по УГПИ призывал «проявить еще большую бдительность в вопросах борьбы против проникновения классово чуждых элементов в среду студенчества».

Поэтому понятны были попытки сокрытия своего социального происхождения. Так, например, студентке 3 курса исторического отделения Татарниковой, неоднократно в течение 1933 г. предлагалось предоставить документы о социальном происхождении. За непредоставление таковых она была отчислена в том же году.

Если в УГПИ не проявляли должной «бдительности», в дело вступали вышестоящие партийные органы. Например, в материалах по обследованию УГПИ комиссией крайкома ВКП(б) 10–17 декабря 1935 г. содержались серьезные замечания в адрес руководства вуза. По мнению проверяющих, дирекция располагала «крайне неточными» сведениями о социальном составе студентов. Просмотрев 380 личных дел студентов, комиссия выявила 40 дел, в которых отсутствовали какие либо документы, «из остальных многие» имели «сомнительные документы». Путем личных бесед со студентами, комиссия «выявила ряд классово-чуждых студентов, которые, пользуясь близорукостью руководителей института, проникли» в вуз. Среди выявленных, например, числились: М.Н. Семеновых – дочь урядника; С.Н. Булдакова - дочь осужденного за контрреволюционное преступление; Н.П. Алексеева – дочь белогвардейца («отец находится в эмиграции или убит в белой армии»); А.И. Волков– сын кулака (дядя, у которого он находился на иждивении, был лишен избирательных прав) и т.д. «Засоренности студенческого состава классово-чуждыми элементами», по мнению комиссии, способствовало то, что при поступлении в институт руководство не требовало от абитуриентов подлинных документов, анкет, не проводило личных бесед с поступающими, не осуществляло соответствующую проверку студенческого контингента в процессе обучения. В связи с выявившимися нарушениями, комиссия потребовала от руководства УГПИ провести немедленную тщательную проверку личного состава студентов, организовать «повседневное изучение и выявление запросов и настроений».

Первые наборы студентов и соответственно выпуски специа­листов были невелики (в 1931 г. – 120 человек). И проблемы, стоявшие перед приемной комиссией вуза были иного рода, чем в настоящее время.  Одной из важнейших и не простых задач в то время было выполнение плана приема. Абитуриентов буквально приходилось собирать «с миру по нитке». Так, в 1932 г. пединститут столкнулся с проблемой комплектации уже на стадии набора на подготовительные курсы. В Можге, например, на конец марта, вместо 40 человек курсантов, смогли набрать только 13. Не лучше обстояли дела и в Дебесах. В самом Ижевске вечерние курсы по подготовке в пединститут вообще не были открыты. Временно исполняющий должность директора УГПИ, Д.Г. Морозов, вынужден был обращаться за экстренной помощью в Культпроп ОК ВКП(б): «Прошу Вашего содействия в укомплектовании открытых курсов курсантами, обязав наблюдение за выполнением разверстки на курсы по ёросам на ёроскомы ВКП(б), кроме того, обеспечить посылку на курсы партийцев и комсомольцев в счет “1000” и “5000”». На первый курс, в итоге, чуть ли не методом облавы, удалось набрать 110 чел., а в процессе учебы – еще 20. Но уже на начало ноября учится продолжало только 96 человек.

Несмотря на все предпринимаемые усилия, ситуация выправлялась крайне медленно. Вот, к примеру, выдержка из протокола заседания партгруппы от 26 апреля 1935 г.: «Докладчик тов. Моисеев информирует о том, что нужно провести набор студентов к новому учебному году – 270 человек. В настоящее время имеем всего 30 заявлений. 30 человек думаем получить из педтехникума, с которым имеется договоренность. Резерв поступления контингента: 1) учителя-ударники – 30 человек; 2) курсы по подготовке в вуз – 30 человек; 3) педрабфак – 30 человек. Средние учебные заведения, прикрепленные к УГПИ, дают 160 человек». Как следствие – весьма разнородный контингент студентов и по уровню образования, и по возрасту.

К участию «в комплектовании студентов» ОК ВКП(б) привлекал Обком ВЛКСМ и Облоно. Несмотря на такие «авральные» меры, план не всегда и не по всем показателям  выполнялся. Например, в том же 1935 г. планировалось принять 120 чел. в педагогический и 120 чел. в Учительский институты. Но если в пединститут план даже был перевыполнен (зачислено 128 чел.), то по Учительскому институту недобор составил 27% (принято только 93 чел.).

Со временем контингент учащихся увеличивался как за счет появления новых учебных подразделе­ний, так и за счет увеличения приема абитуриентов на отдельные из них. В 1936 г. состоялся первый выпуск учительского института (составивший 52 человека), в 1940 г. - заочного отделения (29 че­ловек). Всего же за предвоенные годы этими подразделениями было подготовлено соответственно 105 и 35 дипломированных специа­листов. В целом с 1933 по 1940 гг. контингент учащихся на днев­ном отделении вырос на 175 %, на заочном - на 265 %, на учитель­ском - на 175%. В предвоенном 1940 г. институт дал школе 195 специалистов. Повысилось и качество набора студентов, который стал проводиться на конкурсной основе.

Известная стабилизация кадрового состава и материальной базы, более сильный состав абитуриентов  положительно сказались на стабилизации учебного плана и качестве знаний студентов. Выполнение учебного плана за 1939/40 учебный год составило по пединституту 96,68 %, а по Учительскому институту – 98,72 %. В ИГМИ эти показатели были выше. Уже первое полугодие 1934/35 учебного года и 1936 г. отмечены 100 % выполнением учебных планов.

Постепенно повышалась успеваемость студентов УГПИ. Во втором семестре 1939/40 учебного года 44 (11, 2%) студента пединститута учились только на «отлично», 108 (27%) на «хорошо» и «отлично», 42 (10,6%) имели хотя бы по одному предмету «неудовлетворительно». По Учительскому институту эти показатели, соответственно, составили 17 (6,4%), 44 (16,5 %), 27 (10%).

По инициативе партбюро, комитета ВЛКСМ и профкома вуза устраивались социалистические соревнования между группами, курсами, факультетами за лучшие показатели в учебе, общественной и спортивно-массовой работе. Например, в 1939/40 учебном году в УГПИ практически не осталось студентов, не включившихся в борьбу «За отличное качество высшего образования». Большинство студентов занималось с огромным рвением. Студенты-отличники  добросовестно изучали всю рекомендованную литературу не только по профилирующим предметам, но и по смежным. Особенно отличились Яшин, Исаков, Дроздов, Петухов, Белослудцев, Кузнецова и др.

Несмотря на эти усилия, у значительной части студентов, особенно Учительского института, отмечалась низкая общая культура. Большие проблемы обстояли с грамотностью. Даже на факультете языка и литературы отдельные студенты допускали до 10 ошибок в тексте из 200 слов. Большая часть студентов 1-го курса обнаружила явное неумение работать самостоятельно, поэтому ответы многих не шли дальше конспектов лекций. Студенты факультета языка и литературы, истфака слабо ориентировались в географической карте, часто путали даты исторических событий. Студенты факультета естествознания и ФМФ плохо владели методикой лабораторной работы и школьного эксперимента.

Серьезную проблему для вуза на первых порах составляла большая текучесть студенческого контингента. Так, в 1932 г. на 1-й курс было зачислено 110 человек. К 1 ноября их осталось уже 96. Всего же из вуза за первые два месяца 1932/33 учебного года выбыло 34 человека. Общее количество студентов в УГПИ тогда было 170 человек. Иными словами, за два месяца коллектив учащихся поредел на 16,6 %. На начало 2-го семестра 1933/34 учебного года с дневного отделения отсеялось 50 чел. (из 212), вечернего – 4 чел (из 41), рабфака дневного и вечернего – 100 чел. (из 310). За 1935 г. «отсев» по институту составил 67 человек, из них 24 человека за период с 1 сентября по 2 декабря. Из числа последних 17 чел. выбыли «по неизвестным причинам», 3 чел. – исключены. Из 24-х выбывших, 17 – удмурты. По рабфаку за первые 3 месяца 1935/36 учебного года отсеялось 45 чел., из них 29 «по неизвестным причинам» (все – удмурты).

Особенно большой «отсев» на первых порах наблюдался на историческом факультете. Например, в 1933/34 учебном году на истфак принято 17 чел., а на декабрь 1935 г. продолжало обучение только 7 чел.

Причины текучести заключались как в неподготовленности зачисленных в УГПИ к обучению по вузовским программам, так и в тяжелом материальном положении студентов, в необходимости для многих совмещать учебу с работой. Среди студентов преобладали выходцы из малообеспеченных семей, которые вынуждены были в свободное от учебы время подрабатывать на лесозаготовках, на железнодорожной станции, в цехах заводов. К тому же, стипендию получали не все, а ее размеры были недостаточны.

Средства на стипендию в 1931 г. должны были отпускаться из расчета охвата 70 % обучающихся. В 1932 г., планировалось, эту цифру довести до 75%. Однако на 1 ноября 1932 г. стипендию получали только второкурсники. Первый курс ее начал получать с января 1933 г. Стипендия составляла 45-85 руб., у парттысячников – 100 руб. в месяц. Питание же в сутки обходилось в 2,5 руб. То есть на среднюю стипендию (50 руб.) можно было прожить 20 дней, если ограничивать потребности только хлебом насущным.

Организация питания студентов на первых порах была неудовлетворительной. По данным обследования в январе 1934 г., калорийность обеда была ниже нормы в 2–2,5 раза. В связи с этим 29 января 1934 г. ОК ВКП(б) предложил Облснабу разработать к 5 февраля ряд мероприятий «по улучшению питания студенчества по линии фабрики-кухни, превратив 2-й этаж фабрики-кухни исключительно в студенческую столовую, допуская прикрепление исключительно просвещенцев».  Предписывалось так же «обеспечить дифференцированное, удешевленное и улучшенное питание для студентов педагогического, медицинского институтов, техникумов и рабфаков». Одновременно с этим директорам учебных заведений «предложено» было со следующего учебного года «развернуть подсобные хозяйства».

Однако Облснаб проявлял нерасторопность. В декабре 1934 г. проверяющий от ОК ВКП(б) отметил, что дирекция фабрики-кухни не организовала питание студентов, «несмотря на ряд решений партии и правительства, обеды готовятся совершенно низкого качества», отпуск на раздаче производится «отвратительно медленно». В той же столовой идет продажа пива. Эти обстоятельства потребовали нового вмешательства ОК ВКП(б). Поднимали партийные органы и проблему продажи студентам промтоваров по государственным ценам.

Постепенно выправлялась ситуация и со стипендией. По имеющимся данным, на конец  1935 г., ее получали уже «почти все студенты».

Серьезные трудности испытывал пединститут и с размещени­ем иногородних и сельских студентов. Первоначально они селились на частных квартирах. Отведенный под общежитие дом по ул. Свободы не отвечал санитарным нормам и не мог вместить всех желающих. На 1-е ноября 1932 г. в нем размещалось 80 человек, а 40 человек проживало в помещении пединститута, в котором на эти цели были отведены 1 большая и 2 маленькие классные комнаты. Пытаясь выйти как-то из положения, Облоно выделило 30 тыс. руб. на покупку домов под общежитие (27. 09. 1932 г. пединститут получил 15 тыс. руб., 10.10.1932 – 10 тыс. руб. и 31.10.1932 – 5 тыс. руб. В конце сентября - начале октября был куплен дом за 7 тыс. руб. под общежитие рабфака. Не дожидаясь выселения жильцов из одной половины дома, в освободившуюся часть заселили 37 человек. Теснота была жуткая. Спали на кроватях по 2 человека, некоторые спали на полу. Матрацы, одеяла и простыни отсутствовали.

В 1933 г. под общежития переданы еще  два дома по ул. Ленина и ул. Гоголя, что несколько ослабило жилищную проблему, но не решило ее. На начало 1933/34 учебного года общая площадь общежитского фонда составляла 389 м². Если исходить из принятой в то время нормы 4,5 м² на чел., он был рассчитан на проживание 86 чел. Естественно, что студентов «уплотняли». Осенью в общежитиях было размещено 130 чел. На первую половину февраля их оставалось 110 чел. Но даже при такой уплотненности, требовалось еще 50 мест, не считая рабфака. На начало 1934/35 учебного года, по прогнозам руководства вуза, требовалось общежитий на 180 мест.

Наряду с теснотой, в общежитиях царила антисанитария. Обследование бригады культпропа крайкома ВКП(б), проведенное в январе 1934 г. признало состояние общежитий как «угрожающее эпидемией». Кроме того, отсутствовали элементарные бытовые удобства: постельное белье, тумбочки, достаточное электрическое освещение (при имеющемся освещении было даже, по выражению проверяющих, «невозможно читать»).

Через год (по данным на декабрь 1934 г.) ситуация, практически, не изменилась.  Та же грязь и неустроенность. В общежитии на 13-й улице обваливалась штукатурка, дров не хватало, печи не были должным образом отремонтированы. Правда, к тому времени велось строительство общежития на 17-й улице: оставалось возвести крышу и произвести внутреннюю отделку.

В 1935 г. были построены 2 общежития. Однако на декабрь 1935 г. они еще не были электрифицированы. Несмотря на это одно из общежитий заселено (260 чел.), второе, на 100 мест, пока не заселялось по причине отсутствия света. В августе 1937 г. было сдано в эксплуатацию еще одно общежитие на 100 мест стоимостью 162 тыс. руб.

Тяже­лые материальные условия жизни студентов компенсировались ог­ромным желанием учиться, сознанием общественной значимости высшего образования и жизнеутверждающим социальным оптимиз­мом, характерным для тех лет. Выпускница УГПИ 1935 г. П.И. Шибанова писала о своих сокурсниках: «В основном это были люди уже в возрасте, проработавшие по нескольку лет до поступления в вуз. Может быть поэтому они отличались исключительной добросовестностью, усидчивостью, стремлением овладеть науками. У нас никогда не возникал вопрос о посещаемости, ибо каждый знал, посещение лекций – залог успехов в овладении знаниями».

Количество пропусков занятий является важным показателем отношения студентов того времени к учебе. Например, осенью 1937 г. посещаемость составляла 96,6 %, а прогулы только 1,5 %.

Правда, такая ситуация объяснялась не только сознательностью студентов, но и жесткой политикой, проводимой на всех уровнях вузовской организации в отношении к прогульщикам. В качестве мер воздействия к таковым применялись проработки на групповых, курсовых, партийных, комсомольских и иных собраниях, практиковались вызовы «на ковер» к администрации, лишение стипендии и, в качестве крайней меры, отчисление из вуза. Кроме карательных мер применялись и поощрительные. Так, в качестве поощрения за хорошую учебу и общественную работу, использовались премирование, награждение почетными грамотами, поездки в дом отдыха. Например, приказом № 112 от 27.12.1934 г. по УГПИ были премированы 16 человек (размер премий составлял от 50 до 75 рублей).

Важным стимулом для учебы и работы являлся идеологический фактор. Например, на общем собрании партгруппы УГПИ от 25 ноября 1931 г. были приняты решения: «Каждому студенту посещать не менее 3-х кружков... Для преподавателей и сильных студентов создать кружок по изучению марксизма и ленинизма, а слабых студентов обязать посещать кружок текущей политики».

Вместе с тем, партийная и комсомольская ячейки вуза особой дисциплинированностью и вниманием к организации учебного процесса не отличались, что видно по протоколам собраний первых лет. Например, в 1932 г. только 31%  членов ВЛКСМ из числа студенчества был охвачен ударничеством. Ни партийная, ни комсомольская организации не занимались на первых порах производственной практикой, вследствие чего, как отмечалось на общем собрании кандидатской группы ВКП(б) при УГПИ от 6 января 1932 г., «настроение ребят, даже комсомольцев» было «нездоровое». Не получали партийная и комсомольская организации вуза и должной помощи со стороны соответствующих республиканских организаций. Серьезную нервозность в деятельность ячеек вносили и периодические чистки состава, различные политические кампании и т.д. Понадобилось немало усилий для того, чтобы исправить ситуацию и наладить работу комсомольской и партийной организаций УГПИ должным образом.

Непосредственное участие студентов в строительстве социализма выражалось в прохождении произ­водственных практик, совмещении учебы с преподавательской ра­ботой в вечерних школах и на различных курсах, организации многих общественно-полезных дел: уборка урожая, работа на предприятиях и стройках Ижевска (строительство пристроя к зданию НКВД по ул. Советской и др.), строительство трамвайной линии (студенты проложили участок от ул. Советской до ул. Кирова), закладывание аллей и скверов в городе (например, студенты заложили парк напротив школы № 22) и т.п. В качестве уполномоченных обкомов партии и комсомола студенты принимали участие в хозяйственных и политических кампаниях в Ижевске и  районах республики. Особенно велика роль первых выпускников в ликвидации безграмотности в Удмуртии и становлении национальной школы. И в том, что к концу 1930-х гг. была побеждена массовая безграмотность и Удмуртия вплотную подошла к осуществлению семилетнего всеобуча – огромная заслуга УГПИ и его питомцев.

«Систематическая необеспеченность студентов», по словам директора Г.П. Макарова, не могла не отразиться на их здоровье, была причиной высокого процента заболеваний. На начало 1934 г., согласно данным по 10 группам, из 157 человек «совершенно не допущены на физкультурные занятия 46 человек и ограничены 35 человек, т.е. 50%». К сожалению, средства, централизованно выделяемые вузу на курортно-санаторное лечение не всегда использовались по прямому назначению. Например, такая судьба постигла 3 500 рублей, выделенные в 1935 г. Наркомпросом на оздоровление студентов-рабфаковцев.

Сложности организационного периода, бытовая неустроенность, отсутствие должной материальной базы осуществления образовательного процесса, проблемы со здоровьем компенсировались целеустремленностью и повышенной жаждой знаний у студентов. Пережив со своим институтом все его «детские болезни», выпускники только окрепли в боях с трудностями, научились преодолевать их и выходили из стен вуза вполне подготовленными специалистами. Как писала в «Ижевской Правде» Н. Попова: «Наш институт – это не школа чеховских «людей в футляре». Нет. Он дает нам бодрую, сильную смену молодых педагогов, общественников, вносящих в свою профессию радость молодости, ее смелые порывы, жажду новых знаний… Наверняка можно сказать, что первый же выпуск пединститута повысит культуру наших районных школ, внесет с собою свежую струю».

Жизнь студентов на заре истории вуза кратко, но очень емко, описала П.И. Шибанова: «Не смотря на значительные трудности (материальные затруднения, недостаток или полное отсутствие учебников, литературы, необорудованность кабинетов, общежитий и многое другое) студенты ... жили интересно и целеустремленно. Упорно работали над приобретением знаний, занимались в библиотеке клуба «КОР» (располагался на месте современного Дворца машиностроителей), обедали в столовой фабрики-кухни № 1, по Советской, выполняли самые различные общественные поручения, помогали городским организациям в строительстве домов, участвовали во всех субботниках, проводимых в республике, активно занимались спортом (сдавали нормы на значок ГТО, «Ворошиловский стрелок»), изучали военное дело, ходили в походы, помогали колхозам в уборке урожая, любили ходить строем с песнями (пели много, пели в перерывах между лекциями и семинарами, в общежитиях) и стремились всюду успеть, побывать и принять участие во всех вузовских мероприятиях».

В 1935 г. в УГПИ состоялся первый выпуск дипломированных специалистов. 60 % из 64 выпускников имели повышенные отметки, не менее 9 человек были оставлены для работы в пединституте, один – направлен в аспирантуру в Москву. С этого времени УГПИ стал основной базой подготовки кадров не только для системы образования, но и для партийных и государственных органов, учреждений культуры и т.д. Так, большинство представителей первого выпуска прошли через опыт работы на руководящих партийных, комсомольских, советских постах, в школах и органах народного образования. Например, И. Ф. Кутявин был доцентом, секретарем парторганизации УГПИ, директором УдНИИ, секретарем Удмуртского обкома партии по пропаганде, ответственным редактором газеты «Удмурт коммуна». Т. И. Калинкина работала директором школы, инспектором Министерства просвещения УАССР, замминистра просвещения. З. И. Демина занимала должности зав. Глазовским гороно, секретаря обкома комсомола, инспектора Министерства просвещения УАССР, директора института усовершенствования учителей. А. А. Князев был директором Дебесской СШ и школы-интерната, председателем Дебесского райисполкома. Партийную работу вели А. Д. Русинова (Максимова), С. В. Данилова, А. Г. Поздеев. В вузах республики преподавали П. И. Шибанова (Сорокина), Е. И. Поздеева, З. Т. Будина. Учебники удмуртского языка для 1 и 2 классов А. Я. Галичаниной выдержали семь изданий. За заслуги в области народного образования шести учителям из первого выпуска присвоены звания заслуженного учителя школы РСФСР (С. В. Даниловой, К. А. Князеву, А. Д. Русиновой, Ю. С. Баталовой, Л. М. Смирнову, Е. В. Бегбаевой (Терновской). Восемь выпускников получили звания «Заслуженный учитель школы УАССР», шестнадцать человек награждены знаком «Отличник народного просвещения»  и т.д.

По мере укрепления кадрового состава, совершенствования системы отбора студентов, роста материального благосостояния вуза повышалось качество преподавания и квалификация выпускаемых специалистов. Организационный период уходил в прошлое, начина­лись размеренные трудовые будни.

Общественно-политические бури той поры не обошли и наш вуз. Еще с конца 1920-х гг., после так называемого «шахтинского дела», социальное происхождение, преданность делу социализма стали главным критерием при оценке специалиста. Ноябрьский 1929 г. Пленум ЦК партии и XVI съезд ВКП(б) 1930 г. закрепили эту установку. Борьба за выявление «социально чуждых элементов» велась перманентно. Как это происходило, видно на примере исключения из партии Л. Н. Заболотской. Заседание первичной комиссии по чистке городского района проходило на открытом партсобрании пединститута 15 сентября 1934 г. Биография Л. Н. Заболотской, детально прослеженная комиссией, наглядно отражает атмосферу тех лет. Из сохранившегося протокола заседания следует, что в 1929 г. она была исключена из комсомола за сокрытие социального происхождения (ее отец был откупщиком). В 1929 г. Окружная комиссия комитета комсомола ее восстановила с выговором. В 1930 г. она была снова исключена из комсомола «за притупление классовой бдительности: знала, что бывший белогвардеец, участник карательного отряда Суровцев  ...был в это время секретарем парткома, она его не разоблачала; также знала, что студентка Вятского пединститута Куякова – дочь торговца – и тоже не разоблачила. Два человека ею рекомендованы в партию: Романов и Костицын» – бывшие белогвардейцы. «При вступлении в партию скрыла, что ее 2 раза исключали из комсомола, причем 2-й раз не восстановили. В учетной карточке написано: член комсомола с 1924 г.». «При работе в пединституте в качестве преподавателя по истории ВКП(б) директору института тов. Макарову не сообщила, что была 2 раза исключена из комсомола, а так же не говорила, что она дочь скупщика. Партвзысканий не имеет».

В ходе прений также выяснилось, что «в период учебы в Вятском пединституте, была целая группа, состоящая из Кучковой, Андреева, Иванова, Заболотской и др. Эта группа была очень монолитной и сразу ... заняла выборные студенческие места, но по социальному составу эта группа была чуждой». В последней фразе, произнесенной одним из комсомольцев, подспудно проскальзывает обида на «социально чуждые элементы», которым более высокий образовательный уровень, сформировавшаяся в условиях достатка и высокого социального статуса «нахрапистость» создавали более выгодную стартовую площадку для карьеры. Поэтому нередко, в качестве ответного оружия, приходилось противопоставлять таковым «пролетарское» происхождение. Кроме того, в ходе чисток и других кампаний можно было сводить и личные счеты. Неприкрытой обидой веет из слов одного студента, кандидата в партию, выступившего в прениях: «Во время учебы у студентов бывают пропуски по причинам и без причин. И она (Л. Н. Заболотская – В.П.) не смотря ни на что, останавливает занятия и тратит время на расспрашивание студентов: «Почему ты опоздал? ...», по 10 минут. Это я считаю не производительной тратой времени. Воспитанием надо заниматься, но не во время лекций. Лекции читала очень быстро, я не только не успевал записывать, но даже улавливать не мог, так как она говорит очень быстро».

Впрочем, «гонители» и «гонимые» постоянно менялись ролями. Что касается Л. Н. Заболотской, то ее членство в партии вскоре было восстановлено. Не следует также забывать, что для многих тогда понятие бдительность и патриотизм, разоблачение «врагов народа» и интересы страны были нераздельны.

Тяжелым катком по коллективу УГПИ прокатились политические репрессии середины – второй половины 30-х гг. Педагогический институт пострадал от политических репрессий как ни один вуз в республике. По так называемому «делу Герда» проходили проф. С. Н. Чеботарев, преподаватели А. А. Поздеев, Л. М. Верещагин, А. П. Устюжанина, студенты В. Пономарев, Г. Черных и др. К этой же группе с мотивировкой «сторонники буржуазного национализма» были причислены проф. А. К. Дорошкевич и А. Ф. Шамрай, доц. С. П. Жуйков. В «контрреволюционном троцкизме» обвиня­лись И. Я. Поздеев, Г. П. Макаров, П. В. Кильдибеков, Н. М. Захаров.

Показательна в этом плане судьба доцента факультета языка и литературы С. П. Жуйкова.                      Откликнувшись на актуальную проблему перевода процесса преподавания в автономии на родной язык, ученый создал учебник удмуртского языка для русских, составил краткий удмуртско-русский словарь (и учебник, и словарь были выпущены Удгизом в 1931 г.). Однако, учебник был признан критиками совершенно оторванным «от современности, от проблемы социалистического строительства», причислен к разряду «политически вредных», объявлен «образцом того как не надо писать». Весь 1932 г. продолжалась травля С. П. Жуйкова на страницах «Ижевской Правды», как говорится, «с душой», изобретательно. Так, один из критиков обвинял автора в пропаганде мещанской идиллии.  В качестве примера приводился текст на странице 19, в котором повествовалось  о рабочем дне служащего Петрова: «Он служит в учреждении. Вот Петров утром встает, умывается, жена его ставит самовар. После чего уходит на занятия. После 6-часовой работы в учреждении он возвращается домой, ужинает и ложиться спать». Другой оппонент, некто Иван Удалов, заявлял, что от рассматриваемого  учебника «попахивает буржуазно-националистическим душком», «отголосок “гердовщины” звучит в нем довольно громко».

«Охота на ведьм» продолжилась после соответствующего постановления Обкома ВКП(б) 1934 г.  Весь 1935 г. имя ученого не сходило со страниц «Ижевской Правды». В 1937 г. нападкам подвергся удмуртско-русский словарь С. П. Жуйкова, который якобы страдал «ошибками националистического порядка». Такой вывод был сделан на основании того, что в словаре «почти нет слов, вошедших в удмуртский язык после Октября (советизмов и интернациональных терминов), таких как: “партия”, “большевик”, “коммунист”, “совет”». (Вспомним, как в 1934 г. сам С. П. Жуйков критиковал программу по немецкому языку за отсутствие в ней «историзма, классовости и партийности»). В 1937 г. С. П. Жуйков был уволен из пединститута. Вскоре он покинул Удмуртию.

В опале находился один из образованнейших удмуртских писателей, стоявший у истоков национальной литературы, Д. И. Корепанов (Кедра Митрей). В 1937 г. он подвергся репрессиям, а его произведения «Эш-Терек» и «Идна-батыр» исключили из программы по удмуртской литературе.

В том же году был снят с работы И. Я. Поздеев, защитивший диссертацию «Домашнее воспитание удмуртских детей». Как настоящий исследователь И. Я. Поздеев не мог пройти мимо факта сокращения сети детских яслей (по сравнению с 1936 г.), который объяснял голодом (отсутствием хлеба) в Удмуртии. В результате ученый был обвинен в буржуазном национализме. В вину ему вменялись также «поклеп на советскую власть, сталинскую конституцию, нежелание популяризировать декрет правительства о запрещении абортов, об отпуске средств  в помощь многосемейным, о строительстве детских садов и яслей».

С 1934 г. особое внимание стало уделяться исторической науке и преподавании истории. Долгое время история находилась в «загоне», подменяясь социологией и другими обществоведческими дисциплинами. Исторические факультеты университетов были закрыты. «Главным врагом» советской власти на «национальном фронте» считался «русский великодержавный шовинизм», на борьбу с которым и были направлены все усилия власти и карательных органов. «Школа М. Н. Покровского» сформировала «нигилистическую» концепцию истории России, согласно которой Россия являлась «тюрьмой народов», со всеми вытекающими последствиями в оценке процесса формирования многонационального государства и его исторического значения. По словам В. Б. Кобрина, «борясь с шовинизмом, Покровский метнулся к другой крайности – национальному нигилизму». В русской истории не оставалось героических событий, а сами герои зло и пошло высмеивались главным «красным историком» страны. Высказывать другую точку зрения было опасно: историка могли уволить с работы и арестовать только за то, что он, например «на лекциях с симпатией говорил о Дмитрии Донском и победе на Куликовом поле». Долгое время государственная и партийная политика следовали в этом русле. Надо сказать, что многим историкам, особенно в национально-государственных образованиях, эта точка зрения импонировала. Однако перспективы мировой революции таяли на глазах, зато зримо очерчивались контуры надвигающегося военного противостояния с империалистическими странами. После победы в 1933 г. фашизма в Германии большая война становилась неизбежной. Естественно, что к войне надо было готовиться не только «материально», но и идеологически. Прежде всего, следовало возродить преемственность в патриотическом воспитании, для чего обратиться к славному прошлому народов нашей страны и, прежде всего, к прошлому «великого русского народа». Борьба с «великодержавным шовинизмом» уходит на второй план, на первое место выходит борьба с «местным национализмом».  Тем самым русскому народу, наиболее ущемленному революционными преобразованиями, давалась своеобразная «компенсация». Естественно, что развернувшиеся в полную силу процессы «коренизации» вошли в противоречие с новым курсом партии.

Особое внимание во взятом новом курсе уделялось историческому образованию, ведь, по словам великого Бисмарка, в войнах побеждает учитель истории. 5 марта 1934 г. вопрос о преподавании истории в школах рассматривался на Политбюро ЦК ВКП(б), а 16 мая того же года принято знаменитое Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О преподавании гражданской истории в школах». Начали восстанавливаться исторические факультеты в университетах, развернулась работа над написанием учебников, важное внимание стало уделяться историческому факту и т.п. Не в завидном положении оказались историки, следовавшие в русле «школы Покровского», не успевшие «перестроиться». В очередной раз все менялось местами. «Гонители» превращались в «гонимых».

Естественно, что на «местах» не могли не откликнуться на новые веяния. Особенно в национальных республиках. В июне 1934 г. вышло постановление Областного комитета ВКП(б) «О положении на фронте исторической науки в Удмуртии». В постановлении была подвергнута резкой критике научная деятельность ряда историков УдНИИ и УГПИ. Отмечалось, в частности, что все исторические работы Ф. П. Макарова (в 1935–1937 гг. – директор УдНИИ) и В. А. Максимова «представляют собой голо-социологическое творчество и вульгарный,  антинаучный схематизм в вопросах гражданской истории Удмуртии». Особо было отмечено, что «оба «историка» не нашли в своих трудах места для показа великой роли русского пролетариата и большевистской партии в руководстве революционной борьбой удмуртского народа». Сходные обвинения были предъявлены и П. В. Кильдебекову.

Но в 1934 г. указания Обкома ВКП(б) обошлись без административных последствий, книги «Октябрь и гражданская война в Удмуртии» Ф.П. Макарова и «История классовой борьбы в Удмуртии» Ф.П. Макарова и П.В. Кильдебекова изъяты не были, названные ученые продолжали работать в прежнем качестве.

Новым нападкам Ф. П. Макаров подвергся в 1937 г., когда его обвинили во вредительстве на научно-теоретическом фронте в УдНИИ и, прежде всего, в «растранжиривании значительных государственных средств путем авансирования никчемных или явно-невыполнимых работ с расчетом на срыв производственного плана и нанесения экономического ущерба государству». Под «явно-невыполнимыми работами» подразумевалось составление русско-удмуртского и удмуртско-русского словарей (оба по 20 п.л.), а также грамматики удмуртского языка в 15 п. л. С. П. Жуйковым и карманных удмуртско-русского и русско-удмуртского словарей (по 5 п.л.), заказанных аспиранту Ленинградского института языка и мышления имени Марра В. И. Алатыреву. Обвиняли Г.П. Макарова и в том, что главный упор им делался на привлечение к научно-исследовательской работе людей «малограмотных в марксистской, ленинско-сталинской методологии, не способных дать настоящей подлинно-научной продукции», что «за время существования института ниоткуда не было приглашено ни одного квалифицированного научного работника – коммуниста (лингвиста, историка или искусствоведа». Поэтому «троцкистам  Макарову и Кильдебекову чрезвычайно легко досталось положение “господ” на историческом фронте». Таким образом, начинала переписываться заново история Удмуртии.

Показательно дело профессора УГПИ С.Н. Чеботарева (1891 г. р., проф. древней истории, окончил Ленинградскую педагогическую академию в 1923 г.). С.Н. Чеботарев имел опыт работы в московских и ленинградских вузах. За свои «немарксистские взгляды» был отстранен от преподавательской деятельности и до назначения в УГПИ работал экономистом в системе Наркомснаба. Имел ряд публикаций, в том числе монографии «Понологическая теория происхождения религии» (1928 г.) и «Возникновение искусства» (1930 г.). В качестве основного упрека профессору ставилось то, что он «до сих пор» не освоил «марксистско-ленинского учения об общественно-экономических формациях», а в вопросах происхождения религии «не считает нужным придерживаться ни Маркса, ни Ленина, а изобретает свою псевдо-научную» «понологическую теорию». Законы развития природы и общества он «сводил к ритму», заявляя о «наличии социально-экономического ритма в истории человечества». Интересная своей экстравагантностью концепция С.Н. Чеботарева, действительно, грешила вульгаризмами и механицизмом. Чего только стоит, например, такое определение: «Человек – это технико-экономическое животное, которое ведет хозяйство».

Вышестоящие партийные органы неоднократно требовали от дирекции пединститута обратить особое внимание на работу «не марксиста» С.Н. Чеботарева. В итоге в 1937 г. профессора, руками коллектива, сняли с работы. Коллеги С.Н. Чеботарева по кафедре истории и социально-экономических наук обвинили его в том, что им в основу построения курса древней и средней истории «положена механистическая методология», что он «является законченным, последовательным механистом». Что касается «понимания исторической закономерности», то, по мнению коллектива кафедры, «профессор Чеботарев стоит на позициях неокантианства». Политический портрет опального ученого рисуется колоритными мазками: пропагандирует троцкистские взгляды;  клевещет на партию, ЦК ВКП(б) и «вождя мирового пролетариата т. Сталина». В связи с этим кафедра сочла профессора С.Н. Чеботарева «случайным человеком на историческом фронте», приняла решение о недопущении его к преподавательской работе и предложила руководству УГПИ «разоблачить» его «в местной и центральной печати».

Похожая участь постигла и.о. проф. А. К. Дорошкевича (преподавал русскую литературу) и А. Ф. Шамрая (преподавал мировую литературу). В свое время, они были изгнаны из научных учреждений Украины «за участие в националистических группировках», и с момента приезда в Удмуртию попали под пристальное наблюдение ГПУ.

Возможно, что не все пострадавшие сами были безгрешны. Если верить имеющимся документам, на С.Н. Чеботарева поступали жалобы по поводу пренебрежительного отношения к удмуртам и откровенно оскорбительных, расистских заявлений, типа: «Удмурты недалеко ушли от обезьян»; «Я разучился говорить среди вас». Если действительно дело обстояло таким образом, то понятно, что допускающему подобные заявления было не место в вузе.

К чести руководства и парторганизации пединститута, они не повинны в снятии С. Н. Чеботарева, И. Я. Поздеева, Д. И. Корепанова, С. П. Жуйкова, А. К. Дорошкевича, А. Ф. Шамрая с работы. Интересные сведения на этот счет содержатся в номере «Удмуртской Правды» от 24 сентября 1937 г.: «Сейчас эти агенты фашизма разоблачены, кстати сказать, помимо института. Один этот факт должен был вызвать настороженность в руководстве, в партийной и общественной организациях института, борьбу за выкорчевывание вражеских корней, за их разоблачение до конца. В пединституте этого нет». Не может не вызывать искреннего уважения позиция Г. П. Макарова, отстаивавшего своих сотрудников до конца. По словам той же газеты, «попытки студентов разоблачить троцкиста Чеботарева находили крепкий отпор со стороны Макарова. В январе 1937 г. Макаров заявил на заседании исторического факультета: “Мы сознательно сдерживаем студентов, хотя давно знаем подлинное лицо Чеботарева, но пытаемся исправить его недостатки на практической работе”». Лишь после разоблачения Д. И. Корепанова Обкомом ВКП(б) в прессе Г. П. Макаров вынужден был снять его с работы. «Но даже в этом приказе Макаров не вскрыл вражеское лицо Корепанова, не дал политической оценки его деятельности». Д. И. Корепанов был снят с работы с формулировкой: «Преподавателя удмуртской литературы Корепанова Д. И. уволить с работы в УГПИ, согласно п. В. ст. 47 КзоТ» (досрочное расторжение трудового договора по инициативе нанимателя «в случае обнаружившейся непригодности нанявшегося к работе»). Следует сказать, что в действовавшем тогда КЗОТе найти ту формулировку увольнения, которая бы, в рассматриваемом случае, устроила Обком, было невозможно. Ведь Д. И. Корепанов не был осужден.

В результате самому Г. П. Макарову «молодая поросль» в лице П. Чайникова, П. Чуракова, Г. Белослудцева вменила зажим критики и самокритики, отвлечение студентов от разоблачения врагов народа, на основании его доклада на студенческом собрании об итогах февральского Пленума ЦК ВКП(б), где он «ни слова не сказал об основном – об овладении большевизмом, не дал политической оценки троцкистско-бухаринской банде, как агентуре международного фашизма, не призвал студентов к бдительности и беспощадной борьбе с врагами».

 То, что выявление «социально чуждых» элементов в УГПИ не было поставлено на «должном уровне» отмечали и контролирующие органы. В отчете инспектора УВШ о проверке института в 1937 г. отмечалось: «Личные листки по учету кадров заполняются явно неудовлетворительно. Частью научных работников небрежно заполнены или совсем не заполнены такие пункты, как «Состоял ли в других партиях», «Служил ли в войсках или учреждениях белых правительств», «Привлекался ли к судебной ответственности» и так далее».

В итоге Приказом № 2590 от 19.11.1937 г. Наркома просвещения РСФСР Г. П. Макаров был освобожден от занимаемой должности, а и.о. директора назначен П. Г. Наговицын.

В результате этих трагических событий сложную предвоенную эпоху пединститут завершал не только с достижениями и наработанным опытом, но и с определенными интеллектуальными потерями.

УГПИ организовывался как национальный вуз, призванный, прежде всего, готовить удмуртские кадры. Острота и актуальность проблемы национальных кадров высшей квалификации заставляли всемерно форсировать темпы организации института, что не могло не сказаться на его развитии. Во-первых, создание вуза начиналось, фактически, с «чистого листа», в условиях отсутствия должной материальной базы и кадрового потенциала. Во-вторых, недостаточное количество преподавателей-удмуртов, недостаток квалификации, отсутствие учебной литературы на родном языке, учебных программ по национальным дисциплинам делали вуз национальным лишь номинально. В-третьих, большую проблему представляло комплектование контингента учащихся, как в силу соблюдения национальных и социальных норм, так и слабой подготовленности абитуриентов. Но это были «болезни роста» и страны, и вуза.

По мере улучшения экономической обстановки в стране развивалась материально-техническая база УГПИ: появились собственные учебные корпуса, общежития для студентов и преподавателей. Непрерывно повышался профессиональный уровень профессорско-преподавательского состава, качество подготовки выпускаемых специалистов.

Стоит отметить и характерные черты студенчества предвоенных лет. В основном – это люди неприхотливые, комфортом не избалованные. Многие приехали из деревень, и бытовые неурядицы их не смущали. Они жадно окунулись не только в учебу, но и в исследовательскую деятельность, активно занимались комсомольскими, профсоюзными делами, художественной самодеятельностью, спортом. Вообще – стремились к профессиональному росту, к самосовершенствованию. Большинству студентов и педагогов (и об этом свидетельствуют не только воспоминания, но и документы) были присущи такие черты, как доброта, бескорыстие, терпение, человечность, подлинный патриотизм. Именно это было той основой, которая, помноженная на политическую волю правящего режима, позволила не только осуществить индустриализацию и культурную революцию в стране, но и победить в самой страшной войне в истории человечества.